Чума. Записки бунтаря

Роман. «Оттого, что она спрашивала его, любит ли он ее, а главное, оттого, что в вопросах этих сквозила тревога, в душе его зарождались сомнения. И по мере того как сомнения эти росли, он все сильнее напрягал свою волю, приказывая себе любить ее. Таким образом, чем громче она взывала к его сердцу, тем отвлеченнее становилась его любовь».

* * *

Всякое убийство может быть оправдано только любовью. Для террористов эшафот был новым доказательством любви.

* * *

В 1843 году американцы освобождают Гавайские острова, захваченные англичанами. Это происходит на глазах Мелвилла. Король дозволяет своим подданным «в ознаменование радостного события забыть обо всяких соображениях морали, законности, религии и предаться ликованию; он торжественно объявляет, что в течение десяти дней все законы в его владениях будут недействительны».

* * *

Заблуждения радостны, истина страшна.

* * *

Эта священная неуверенность, о которой говорит Мелвилл, – та, из-за которой люди и народы постоянно находятся на распутье.

* * *

Заметка Мелвилла на полях «Опытов» Шелли: «В нравственном отношении Сатана Мильтона намного превосходит его Бога, как всякий, кто хранит верность своим убеждениям, невзирая на пытки и превратности судьбы, превосходит того, кто, будучи твердо уверен в победе, хладнокровно обрушивает на головы противников самые ужасные кары».

* * *

Горьки воды смерти…

* * *

Мелвилл в 35 лет: «Я согласен на уничтожение».

* * *

Готорн о Мелвилле: «Он не верил, но не мог довольствоваться неверием».

* * *

Л.Г. – хороша собой, но, как говорит Стендаль, оставляет желать лучшего по части мыслей.

* * *

В день, когда он ушел от жены, ему страшно захотелось шоколаду, и он не отказал себе в этой прихоти.

* * *

История деда г-на де Боканде. Когда он учился в лицее, его обвинили в каком-то проступке. Он отрицал свою вину. Три дня карцера. Он продолжает отрицать. «Я не могу сознаться в проступке, которого не совершал». Извещают отца. Он дает сыну три дня сроку. Если через три дня он не сознается, его отдадут во флот юнгой (семья богата). Три дня карцера. Он выходит оттуда. «Я не могу сознаться в том, чего не совершал». Неумолимый отец записывает его во флот. Мальчик вырастает, проводит всю жизнь в море, становится капитаном. Отец умирает. Приходит старость. На смертном одре все то же: «Это не я».

* * *

Во время парижского восстания кругом свистят пули. Ах! Ах! – вскрикивает Гастон Галлимар. Робер Галлимар, обезумев от ужаса, бросается к нему. А Гастон чихает.

* * *

Она льстила его тщеславию. И потому он не изменял ей.

* * *

Ф.: «У меня все не как у людей. Я могу понять, что люблю, только когда начинаю страдать. А до этого я еще не уверен».

* * *

Предисловие к «Изнанке и лицу».

У меня есть художнические убеждения, как у других бывают убеждения моральные или религиозные. Сознание запретности, мысль, что «так не делают», чуждые мне как существу, свободолюбивому от природы, присущи мне как рабу (причем рабу восторженному) суровой художественной традиции. (Я преодолел эти табу лишь в «Осадном положении», чем объясняется нежность, которую я испытываю к этому мало кем оцененному сочинению.)

…Возможно также, что это недоверие противостоит моему глубинному анархизму, и в этом его польза. Я знаю свою разбросанность, силу некоторых своих инстинктов, способность впадать в ярость. Все эти непредсказуемые силы должны быть пущены в ход, когда созидается произведение искусства (я имею в виду будущее). Но необходим и барьер, их сдерживающий. Мои барьеры еще и сегодня слишком крепки. Но и то, что им приходилось сдерживать, было слишком мощным. В тот день, когда я достигну равновесия, я попытаюсь написать книгу, о которой мечтаю. Она будет похожа на «Изнанку и лицо», иными словами, мне будет покровительствовать в работе над ней некий род любви.

Я думаю, мне это по силам. Мой обширный опыт, знание ремесла, мое неистовство и мое смирение… В центр новой книги также будет поставлено великолепное безмолвие матери, искания человека, который стремится обрести любовь, подобную этому безмолвию, обретает ее, затем утрачивает и, пройдя войну, познав страдание и безумную страсть к справедливости, возвращается к уединению и покою, к счастливому безмолвию смерти. Я напишу там…

* * *

Маритен. Взбунтовавшийся атеизм (абсолютный атеизм) ставит историю на место Бога и заменяет бунт абсолютным повиновением. «Долг и добродетель для него суть не что иное, как полное подчинение и полное принесение себя в жертву святыне ненасытного становления».

«Святость – тоже бунт: святой отвергает вещи как они есть. Он принимает на себя все горе мира».

* * *

Манжетка для «Праведников»: страх и справедливость.

* * *

Роман. «У нее была привычка повторять трижды: «Я люблю тебя» – быстрым шепотом, словно признание это у нее вырвали силой…»

* * *

«Хотя со стороны это незаметно, главным, что занимало меня, всегда была любовь (долгое время то были ее наслаждения, а под конец – мучительное исступление страсти). У меня романическая душа, и мне всегда трудно было увлечься чем-либо иным».

* * *