Чума. Записки бунтаря

В одиночестве. А пламя любви опаляет мир. Ради этого стоит страдать, рождаясь и взрослея. Но стоит ли жить после этого? Всякая жизнь находит в любви свое оправдание. А доживание?

* * *

После «Бунтующего человека» – творчество на свободе.

* * *

Сколько ночей в жизни, где нас уже нет!

* * *

Мое творчество в первые два периода: люди нелгущие, значит, нереальные. В жизни таких не бывает. Вот почему, без сомнения, я до сих пор не стал романистом в общепринятом смысле. Я скорее художник, творящий мифы по воле своей страсти и тревоги. Вот почему существа, соединявшие меня с жизнью, всегда обладали мощью и исключительностью этих мифов.

* * *

Безрассудство любви в том, что любящий стремится, чтобы дни ожидания поскорее прошли и пропали. Так он стремится приблизить конец. Так любовь одной из граней соприкасается со смертью.

* * *

Лагерь. Невежественный надзиратель измывается над интеллигентом. «Все книжки читаешь! Ты, значит, умник…» и т.д. В конце концов интеллигент просит прощения.

* * *

Людские лица искажены знанием (эти встречающиеся подчас лица тех, кто знает). Но иногда из-под шрамов проступает лицо отрока, благословляющего жизнь.

* * *

Близ них я не чувствовал ни бедности, ни лишений, ни унижения. Отчего не сказать прямо: я чувствовал и чувствую до сих пор свое благородство. Близ моей матери я чувствую, что принадлежу к благородному племени: к тем, кто ничему не завидует.

* * *

Я жил, не зная меры красоты: вечного хлеба.

* * *

Для большинства людей война означает конец одиночества. Для меня она – окончательное одиночество.

* * *

Один-единственный удар кинжала, стремительный, как молния, – совокупление быка целомудренно. Это совокупление божества. Не наслаждение, а ожог и священное самоуничтожение.

* * *

Вогезы. Из-за красного песчаника церкви и придорожные распятия цветом напоминают спекшуюся кровь. Вся кровь, пролитая завоевателями и владыками в этом краю, засохла на стенах его святилищ.

* * *

Мораль бесполезна: жизнь и есть мораль. Тому, кто не отдает всего, всего не получить.

* * *

Если тебе выпало счастье жить в мире ума, какое безрассудство – искать доступ в страшный, полный криков мир страсти.

* * *

Я люблю все или не люблю ничего. Значит, я не люблю ничего.

* * *

Конец Деяниры. Он убивает ее прилежно, постепенно (она постепенно таяла у него на глазах, и он следил за тем, как заострялись черты ее лица, с жуткой надеждой и мучительными всхлипами любви). Она умирает. Он находит другую, снова юную и прекрасную. Восхитительное чувство снова рождается в его сердце. «Я люблю тебя», – говорит он ей.

* * *

Духовные упражнения Святого Игнатия – чтобы не дремать во время молитвы.

* * *

Все могущество науки направлено сегодня на укрепление Государства. Ни одному ученому не пришло в голову использовать свои знания для защиты личности. Здесь, пожалуй, полезным оказалось бы франкмасонство.

* * *

Если бы наша эпоха была только трагична! Но она еще и гнусна. Вот отчего ей надо бросить обвинение – и даровать прощение.

* * *

I. Миф о Сизифе (абсурд.). – II. Миф о Прометее (бунт.). – III. Миф о Немезиде.

* * *

Ж. де Местр: «Я не знаю, какова душа подлеца, но, пожалуй, представляю себе, какова душа порядочного человека – она ужасна».

* * *

Откройте ворота тюрем или докажите собственную непорочность.

* * *

Местр: «Горе поколениям, мечтающим о переломных эпохах». Словно тот китайский мудрец, который желал своим врагам пожить в «интересную эпоху».

* * *

Бодлер. Мир стал так непроходимо туп, что умный человек презирает его с неистовством страсти.

* * *

Унтерлинден: «Всю жизнь я мечтал о монастырском покое». (И разумеется, не смог бы выдержать его больше месяца.)

* * *

Европа лавочников – удручающая.

* * *

Ангажированность. Мои представления об искусстве возвышенны и страстны. Слишком возвышенны, чтобы я согласился подчинить его пустяку. Слишком страстны, чтобы я захотел лишить его даже пустяка.

* * *

Любовь была ему заказана. Он имел право только на ложь и адюльтер.

* * *

Клодель. Вульгарный ум.

* * *

Савойя. Сентябрь 50-го г.

Люди, подобные М., – вечные эмигранты, которые ищут родину и не могут найти ее нигде, кроме как в страдании.

* * *

Страдание и его лик, подчас такой подлый. Но нужно терпеть его и жить им – это расплата. Гибнуть в страдании за то, что посмел губить других.

* * *

Роман. «Он вспомнил, что однажды, во время одной из этих душераздирающих сцен, внушавших ему ужасные предчувствия, она сказала, что поклялась не принадлежать никому, кроме него, и что, даже если он ее бросит, ей никто не будет нужен. Ей казалось, что в эту минуту она дает ему наивысшее и неопровержимое доказательство своей любви, да так оно и было, но именно в эту минуту, которая, как она думала, навсегда связала его и слила с нею, ему, напротив, пришла в голову мысль, что он получил свободу и пора бежать – ведь можно не сомневаться, что она будет вечно верна ему и абсолютно бесплодна. Но в тот день – как и во все последующие – он остался».

* * *

Париж. Сентябрь 50-го г.