Чумщск. Боженька из машины

– А господа вот не верят! – в восторге заорал Тушкин, указывая на Ободняковых.

Фон Дерксен повернулся к опешившим артистам и радостно возопил:

– Верно! Верно! Истинная правда! – после чего продолжил хохотать.

– Но мы ничего подобного не говорили, – возразил Усатый надтреснутым голосом.

– Оне вруть! – расхохотался Тушкин, плутовато глядя на Ободняковых. – Оне пари со мной заключали.

Поняв, что Тушкин таким странноватым манером шутит, и опасаться нечего, Ободняковы подошли ближе и раскланялись со смотрителем.

– А теперь, так сказат, к делу, господа артисты, – внезапно посерьезнев, сказал фон Дерксен. – Заносите! – крикнул он в сторону двери.

Дверь тут же отворилась и четверо крупных, до черноты загорелых мужиков, кряхтя, внесли в фойе огромный металлический сейф.

– Несгораемый, – деловито заключил Тушкин.

– Господа артисты, – задушевно сказал фон Дерксен. – Перфоманс нам предстоит крайне отфетсфенный. Собралось отчень много народу, – он отер пот со лба. – Будет и глава города. Посему и выручка нас ждет солидная. Не в пример фсяким дилетантам.

Ободняковы при этих словах несколько приосанились.

Фон Дерксен продолжал:

– Есть надежда, хоть и небольшая, что благодаря успеху вашего спектаклю изыщутся средства на ремонт тьатра, в который уже все наши благодетели и покровители давно махнули рукой, – лицо фон Дерксена приняло жалостливый вид. Ободняковы с тоскою огляделись.

– Авгиевы конюшни еще те, – вставил Тушкин.

– Ты, Цесарь, пойди, пойди! – зашипел на него фон Дерксен и замахал руками, распространяя кругом запах дорогого одеколону. – Это сугубо конфиденциаль.

Тушкин с беззаботным видом скрылся в коридоре.

– Но, как говорится, – нагловато продолжил фон Дерксен. – Ohne Fleiß kein Preis. Без старания не бывает награды. И потому, господа, – смотритель училищ и изящных искусств расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Вот ключ.

Ободняковы приблизились. Действительно, на красноватой мясистой шее фон Дерксена на веревочке обнаружился небольшой резной ключ.

– Деньги фперед я вам не выдам, – с непонятным возмущением пояснил фон Дерксен, застегивая пуговицу и гордо вскидывая голову. – А как только будет окончен спектакль. По существу контракта выплачено будет сполна.

– Мы и не претендовали, – обидевшись отозвался Усатый, после чего воцарилось молчание, прерываемое тяжелым сопением расположившихся около сейфа мужиков.

– Разрешите поинтересоваться, – наконец взволнованно спросил Крашеный. – Сколько же нам причитается?

– По существу контракта, – уклончиво повторил фон Дерксен и с радостной улыбкой откомандовал мужикам: – Неси! Неси!

– Там черт ногу сломит, в том контракте, – шепотом возмутился Усатый.

Тут Ободняковы одновременно вспомнили, что за всё время с момента посещения дома фон Дерксена, они даже не попытались ознакомиться со странным немецкоязычным формуляром, и им вдруг сделалось тревожно. Но виду они, конечно же, не подали, а только напряженно глядели теперь вслед мужикам, которые, обливаясь потом, уносили сейф в неведомом направлении.

Сейф расположили «в комнате», как ее назвал фон Дерксен. Комната эта, строго говоря, на всё здание была одна, не считая пары неработающих ватерклозетов (нужду приходилось справлять в уличной покосившейся кабинке, куда дойти можно было через черный ход), и служила одновременно и кабинетом руководителя театра, и гримеркой, и в качестве подсобного помещения. Повсюду в комнате были навалены тюки с непонятным содержимым, под лавкою громоздились мешки с капустой и брюквой, углы заставлены были ржавым сельскохозяйственным инструментом. Из единственного шкапу с отсутствующей дверцей выглядывал пугающего вида не то театральный манекен, не то анатомический образец, наглядно иллюстрирующий устройство мышечных пучков на теле человека. Пыльное, в половину стены, зеркало, казалось, умножало количество всего этого хлама десятикратно. Из приоткрытого окна, убранного массивной решеткой, неслись смрад, зной и шум суетящейся в ожидании спектакля публики. В довершение всего сверху, из-под потолка ежеминутно доносились некие таинственные поскрипывания и будто бы кто-то там охал.

В ошалелом молчании господа махнули из рюмок коньяку и уселись перекурить.

– Черт знает, что такое! – наконец разразился Усатый, оглядывая помещение. – В таких хоромах разве что пакостить да водку пить.

– Всё верно, – согласился Крашеный, подозрительно косясь на облупившийся потолок, откуда доносились поскрипывания. – Однако ж вы явно поддержите меня, как не раз поддерживали, в том смысле, что грех нам роптать. Ведь даже сам Сын Божий бежал роскошных, богато убранных храмов, а заместо этого проповедовал простому народу на склоне горы, – голос его заметно дрогнул. – Что же говорить о нас? Ведь артист не кто иной, как проповедник, про-вод-ник!