Чуть-чуть считается

– Я вот тебе сейчас вклинюсь! – пригрозила трубка. – Я вот сейчас приеду и так тебе вклинюсь, что ты своих не узнаешь.

В трубке разговаривали, словно она никогда и не молчала. И ребята в восторге смотрели в чёрную дырочку, откуда шелестели и потрескивали голоса. Их телефон, который столько времени намертво молчал, неожиданно совершенно чудесным образом заработал.

Вася Пчёлкин шёпотом предложил:

– Давайте, ребята, на другое переключимся. Что-нибудь поинтереснее найдём.

Витя сбегал к ящику и переключил провода на другие клеммы. На этот раз попали на женский голос.

– Феденька, – спрашивал женский голос, – куда ты пропал, Феденька?

– Я? – удивился Федя Прохоров, ткнув себя в грудь и озорно оглядывая ребят. – Никуда я не пропадал. Я тут.

– Феденька! – всполошилась женщина. – У тебя даже голос изменился. Что с тобой? Ты не заболел, Федюша?

– Да я и не болел никогда в жизни, – басом сказал Федя.

Фыркая в согнутый локоть, Люба едва сдерживала смех. У Васи Пчёлкина сияли даже его оттопыренные уши.

– Добавляю к маркам, ремню и перочинному ножику ещё и чёртика, – расщедрился Вася. – Знаете, такого чёрного. Он двумя руками нос показывает. Его ещё на переднее колесо мотоцикла приделывают. Во чёртик!

– Феденька! – всполошился голос. – Какой чёртик, Федюша? О чём ты говоришь?

Ребята катались от хохота, ломая лопухи и вскрикивая, когда кому-нибудь под спину попадал осколок кирпича.

– Ой, не могу! – стонал, размазывая слёзы и в изнеможении валясь на Васю, Витя. – Ой, у меня сплошные чёртики в глазах! Ой, сейчас прямо совершенно помру!

Люба всхлипывала и задыхалась. Вася Пчёлкин ловил открытым ртом воздух и, как по барабану, бил себя ладошками по животу.

Немного успокоившись, ребята переключились ещё раз. Попали на какую-то тару.

– Когда в конце концов будет тара? – спрашивал сердитый мужской голос. – Долго мне ждать тару?

– Ага, долго, – загробным голосом отозвался Вася Пчёлкин. – Нету у нас тары. Вся вышла.

– Что значит нету? – возмутился голос. – Что значит вся вышла? А когда будет?

– Будет через тридцать лет и три года, – сказал Вася.

И снова от хохота катались по лопухам и траве. Снова еле отдышались.

А когда переключились ещё раз, смех как обрезало. Слушали разговор в трубке насупившись, испуганно, не глядя друг на друга. Лишь Люба едва слышно выдавила:

– Это же мой папа…

Но и без Любы каждый сразу догадался, кто это там говорит. Даже Вася Пчёлкин – и тот догадался, хотя никогда и не видел Агафонова. Знал, кто такой у Любы папа, но видеть его никогда не видел.

– Не могу я сейчас, военком, и не проси, – шелестел в трубке голос Любиного отца. – Пойми, не могу. Ты со своей колокольни смотришь, а у меня душа за весь город болит.

– Выходит, Агафонов, разные у нас с тобой колокольни? – обиделся военком. – Я и не подозревал. Всё время думал, одна у нас с тобой колокольня, партийная.

– Ты отлично понимаешь, о чём я, – сердито сказал Любин отец. – Сколько в городе домов, которые нам ещё от купцов достались, это ты знаешь? В каком они состоянии, представляешь? Как в них жить, догадываешься? А то, что у меня до сих пор семейные по общежитиям живут, это ты знаешь? Я обязан любыми способами вывернуться и обеспечить жильём в первую очередь их. Какая это, по-твоему, колокольня?

– Агафонов, – тихо сказал военком, – ну давай всё-таки будем с тобой человеками. Я же к тебе не с каждым отставником лезу. Трудно ему, поверь.

– Трудно? – хмыкнул Агафонов. – А тебе не кажется, что ему характер нужно менять? С его характером действительно нелегко. Слишком твой Корнев шибко правильный. Не успел приехать, оглядеться, сразу учить всех полез.

– Так кто же с тобой спорит, – согласился военком. – И я ему примерно то же говорил. Но суть-то не в этом. Ему квартиру нужно. И он заслужил её, квартиру. Он имеет на неё полное право!

– А остальные отставники, выходит, не имеют? – спросил Агафонов. – Но они-то ждут.

– Ждут, -не сдавался военком. – И ещё подождут. Тут особый случай. Ты знаешь, как Корнев воевал?

– Все, кто был на фронте, воевали, – сказал Агафонов. – Все!

– Все, да по-разному, – возразил военком. – Он…

Однако, что было дальше, ребята не услышали. Трубка неожиданно смолкла. Потому что Люба вскочила, бросилась к металлическому ящику и, не добежав до него, с силой рванула на себя спаренный, в белой оплётке провод. Рванула и, сгорбившись, не оглянувшись на притихших ребят, молча ушла вниз по Дегтярному переулку к Волге.

– Ничего себе у Любы, оказывается, папа, – проговорил удивлённый Вася Пчёлкин. – Какое же он имеет такое право не давать Николаю Григорьевичу квартиру?

– А ты ничего не знаешь и не лезь, – буркнул Федя.

– Как это я ничего не знаю?! – возмутился Вася. – Мы-то как раз с мамой и живём в мансарде купеческого дома, под самой крышей. Зимой – как в холодильнике, а летом – как в духовке. И на очереди уже сколько стоим! Так чего же теперь – из-за нас не давать квартиру Николаю Григорьевичу? Да мы ещё можем сколько угодно протерпеть. А Николаю Григорьевичу он не имеет права не давать! Это же каждому понятно, что не имеет!