Чуть-чуть считается

Мама ещё много чего кричала. И про дедушку, и про бабушку, и про папу. Папа в ответ тоже срывался на крик и стучал по столу кулаком. Витя ещё ни разу не слышал, чтобы мама с папой так громко друг на друга кричали. И папа ещё курил одну сигарету за другой, хотя обычно дымить в комнате ему строжайше запрещалось.

А про Витю родители словно забыли. Витя замер на стуле у серванта и с интересом слушал, про что кричат мама с папой. Хрусталь в серванте отзывался на необычный шум тоненьким жалобным звоном. Впрочем, это, может, звенел и не хрусталь, а прозрачные фарфоровые чашки, из которых никогда не пили чай. Кто его знает, что там звенело. Ясно одно: если бы Витя промолчал, его бы наверняка так и не заметили. Сидел бы себе в уголочке и сидел. Но Витя не выдержал и сказал:

— Дедушка ведь пишет, по болезни он. Он заболел, а вы…

В комнате сразу сделалось очень тихо. Даже в ушах загудело. Папа вынул изо рта замусоленный окурок и беспомощно посмотрел на маму. Мама страдальчески закрыла глаза и глубоко втянула носом воздух.

— Витенька, — сказала мама и открыла глаза, — ты ещё слишком мал, чтобы понять, о чём мы с папой разговариваем. Тебе, наверное, показалось, что я не рада приезду дедушки с бабушкой. Но на самом деле я им очень рада. Просто взрослые люди нередко думают одно, а говорить им приходится другое. И многие слова, которые ты ещё понимаешь по-детски, скрывают за собой совсем иной смысл. Вот хотя бы про ту же болезнь. Дедушка пишет, что выходит в отставку по болезни. Но на самом деле это вовсе не означает, что он и вправду заболел. Просто у военных это так называется: по болезни. Пожилому человеку неудобно сказать: ты состарился. Поэтому ему говорят: по болезни. И так же очень многое другое. Я очень рада приезду дедушки с бабушкой. Но просто я… ну, ещё не совсем представляю, как мы все тут разместимся.

Мама говорила убедительно. И в тот момент, когда она объясняла Вите его заблуждения, Витя верил каждому её слову. Витя вообще никогда не сомневался в правдивости слов взрослых. Но по какой-то непонятной причине иногда вера в слова взрослых присутствовала у него лишь до тех пор, пока эти слова звучали. А стоило им затихнуть, как что-то незаметно исчезало. Как исчезает дым от костра.

Витин дедушка провоевал всю войну лётчиком-торпедоносцем. У них с бабушкой было трое сыновей. Двое из них, папин старший брат и папин младший брат, тоже стали военными лётчиками. Младший, капитан дядя Арсений, служил под Москвой. Старший, подполковник дядя Илюша — на Севере. Корневы были сплошные лётчики. Кроме одного Витиного папы. Но у Витиного папы плохое зрение. Он с детства носил очки. Поэтому Витин папа, к сожалению, стал не лётчиком, а инженером.

И теперь дед Коля выходил в отставку. А по болезни или нет — этого никто не знал. Потому что взрослые люди нередко думают одно, а говорят совсем иное. Сами, например, думают про билеты в театр, а говорят — корова…

Глава тринадцатая На эшафоте (продолжение)

— Нет, родимые, нет, — ласково протянул завуч, — так у нас дело не пойдёт. Я, кажется, просил вас не перебивать друг друга и высказываться по очереди. Мы остановились на том, что первым начнёт Корнев. Однако Корнев почему-то немного стесняется и готов уступить пальму первенства Прохорову. Что ж, Прохоров, не станем спорить, выпустим сначала тебя. Итак, Федя Прохоров, нравятся ли тебе коровы? Мы ждём.

Когда тебя ждут, это всегда не очень уютно. Завуч ждал. Федя молчал.

— Так мы ждём, Прохоров, — напомнил завуч.

И тогда Федя, чувствуя, наверное, что больше тянуть нельзя, глухо выдавил:

— Угу.

— Угу? — повернул к нему ухо завуч. — Что — угу? Как прикажешь перевести это слово на русский язык? Как «да»?

— Угу, — подтвердил в пол Федя.

— Угу, — согласился завуч. — Я понял, что ты к коровам относишься хорошо. А нету ли у тебя, Прохоров, чего-нибудь общего с этими замечательными животными?

— Хэ! — презрительно выдохнул Федя.

— Утверждаешь, нету? — догадался завуч.

— Угу, — сказал Федя.

— Странно, — проговорил завуч. — А ты поднапрягись, Прохоров. Может, что и обнаружишь.

— Ну, — двинул плечом Федя.

— Что — ну? Обнаружил? Что же ты, Прохоров, обнаружил?

— Млекопитающие мы, — прогудел Федя.

— О! — восхитился завуч. — Это уже что-то! Мысль уловил. Ну, а ты, Корнев.

— Я — не, — отрицательно мотнул головой Витя.

— Что — не?

— У меня с ними — ничего.

— С кем — ничего? С коровами?

— С ними.

— Так ты, может, Корнев, вовсе и не млекопитающее?

— Нет, конечно, — решительно отрёкся Витя.

— Угу, — сказал завуч, — понятно. Молоком тебя, Корнев, выходит, никогда не питали и сейчас тоже не питают. Ты питаешься одной жевательной резинкой. Так?

И тут Витя с Федей враз, словно по команде, подняли от пола глаза. Вот оно, оказывается, что! Вовсе, оказывается, никакие и не билеты, а жевательная резинка! Та самая жевательная резинка, с которой у Вити с Федей так ловко получилось в воскресенье.

— Почему одной жевательной? — тихо проговорил Витя.