Чуть-чуть считается

На уроке, как известно, положено заниматься делами, а не болтать постороннюю болтовню. И не шептаться. Поэтому Витя ничего не ответил Агафоновой. И Федя, между прочим, тоже сидел молчком, надувшись, словно сыч. У Феди был такой вид, точно это Витя кивнул завучу, а не он сам.

На переменке Люба прицепилась к Вите со своими вопросами, как липучка. И Витя в конце концов не выдержал и взорвался.

— Что тебе от меня нужно-то?! — заорал Витя. — Тоже мне великая доставательница! Это всё, если хочешь знать, только из-за тебя одной! Только из-за тебя! Да ты…

Больше Витя ничего не сказал Любе, только «да ты». Потому что Витя вовремя увидел Федино лицо и почувствовал, что больше ничего говорить нельзя. На Федином лице это было очень ясно написано.

И ещё Витя почувствовал, что ему не только дружить, ему даже противно смотреть на своих вчерашних друзей — и на Федю, и на Любу.

Домой после уроков Витя принял твёрдое решение идти один, без всяких там разных попутчиков, от которых сплошные неприятности.

Однако одному — у него не получилось. После уроков Витю неожиданно остановил в скверике возле школы дядя Андрюша. Любу с Федей он остановил тоже. Каждого порознь. Потому что Люба с Федей, как ни странно, тоже шли отдельно.

Вид у дяди Андрюши был какой-то не такой, как всегда. Не очень-то улыбчатый.

— Что это вы сегодня все по одному? — спросил дядя Андрюша. — Настроение плохое? Ну, я вам сейчас его ещё немножечко испорчу. Разговор у меня есть к вам серьёзный.

Усадив ребят на мокрую скамейку, дядя Андрюша сел сам. Он, видно, не знал, с чего начать.

Дождь уже кончился, но небо еще хмурилось. Низкие облака, похожие на грязную воду после стирки, со всех сторон обступили город. Лишь далеко за Волгой, у самого горизонта, светилась узенькая полоска зеленовато-чистого неба. Телевизионная мачта на Вознесенье стояла по пояс в серой мути. С маленьких клейких листочков на молодой липе изредка срывались капли.

— Зачем вы меня обманули, ребята? — сказал дядя Андрюша. — Ведь ты, Люба, взяла билеты на концерт не у мамы с папой. Зачем же вы так? А?

— Почему не у мамы с папой? — спокойно спросила Люба и посмотрела на дядю Андрюшу чистыми голубыми глазами. Глаза у неё стали даже какие-то грустные.

От Любиного грустного взгляда дяде Андрюше сделалось совсем не по себе. Он заёрзал на скамейке и сказал:

— Так ведь… Вы что, в самом деле, ребята? Тётка-то Клава Сыромятникова, у которой вы билеты доставали, моя родная тётя. Она вам контрамарки в служебную ложу дала. А вы… «Пропадают билеты… мама с папой всё равно не пойдут…» Убейте, ничего не понимаю. Зачем? Для чего?

— Для того. — хмыкнула Люба, — что у вас, оказывается, дяденька Андрюшенька, родная тётя в театре работает, а вы не можете Светлане Сергеевне билет на концерт достать. Иван Игоревич достаёт, а вы не можете.

— Люба! — воскликнул дядя Андрюша. — Да при чём тут Светлана Сергеевна? При чём тут Иван Игоревич? И вообще не рановато ли вам, ребятки, совать свой нос туда, куда не следует?

— Когда мы вам билеты принесли, — заметила Люба, — вы этого небось не говорили.

Она неторопливо спустилась со скамейки, провела ладошкой по тёмной от дождя доске.

— Мне домой пора, — сказала она. — Времени уже много. Меня мама ждёт обедать. И сыро тут. Простудиться тут можно. До свиданья.

Чуть кивнув головой, Люба медленно повернулась и ушла.

— До свиданья, до свиданья, Люба Агафонова, — задумчиво проговорил ей вслед дядя Андрюша. — Спасибо тебе за билеты, Люба. Я про них долго помнить буду.

Ветер пробежал по молодой липе, стряхнул с нее крупные капли воды. Дядя Андрюша вытер каплю со щеки и сказал:

— Совершенно не переношу вранья. По мне, кажется, хуже нет зла на земле, чем ложь. Я потому и с тёткой своей не хочу иметь ничего общего, что она лгунья и лицемерка. У неё же на лице написано, что она всё время думает одно, а говорит другое. Ей это представляется обязательным качеством культурного человека. Что же я к ней за билетами пойду? Я уже год, как с тёткой не встречался. Билеты, посмотрел, у нас со Светланой в служебную ложу. Но я ведь думал… Агафонов… Открываю дверь в ложу — здрасте! Любимая моя тётушка. Еле высидели первое отделение. Я бы за ложь не знаю что делал! И ведь самое обидное в чём. Когда такие, как моя тётка, которые, по сути дела, уже своё отжили, ещё куда ни шло. Но когда с пионерскими галстуками на груди…

— Так мы, дядя Андрюша, — тихо сказал Витя, — вовсе с Федей и не врали вам ничего.

— Не врали? — удивился он. — Как не врали? Или, может, у Любиных родителей действительно были билеты? А Любе их не дали — и вам срочно пришлось выкручиваться? А? Так?

— Нет, не так, — покачал опущенной головой Витя. — У Любы не было билетов. Но мы с Федей не знали. Мы же молчали. А Люба всё придумала, чтобы…

И Витя рассказал, как получилось с билетами, про «вопросы по методике» и про всё остальное.

— Получается, для моего блага врали, — проговорил дядя Андрюша. — И врала одна Люба. Вы — нет. Потому что молча врать нельзя. Так получается?

— Но мы же не знали, — напомнил Витя.