Чуть позже зажглись фонари

– Представляете, Дарья Сергевна, – обращался он к своей соседке по столу, тоже участнице конференции, – мой шеф, Игнатьев, который вчера делал доклад, причем, согласитесь, интересный, по-прежнему отстукивает свои доклады и статьи на печатной машинке, так и не овладел компьютером, лишь почту смотрит, а есть и девяностолетние пользователи Сети, плавающие в Интернете, как рыбы… Ленты для печатания шефу привозят, знаете откуда? Из Штатов! Там машинки не производят, но ленты в продаже пока есть, уже закрылся последний завод по производству пишущих машинок, кажется, он принадлежал индийской компании, значит, люди печатают на своих старых… Кстати, любопытный момент: при подготовке секретных документов, отсутствие возможности цифрового копирования – явное преимущество.

– Да? – удивлялась Дарья Сергеевна.

– У меня когда-то была «Оптима», я ее очень любил, сейчас стоит как экспонат музея на даче, а дачей пользуюсь не я, а супруга… Незадолго до наступления компьютерной эры моя «Оптима» вышла из строя, я думал: все, отжила. Но мастер попался хороший, отремонтировал, да так, что и сейчас она была бы на ходу, жаль – нет лент, и привык уже к своему ноуту… Это я к чему? – Свистунов покачал головой. – Сам не знаю. Молодость вспомнил. А знаете что? – Он улыбнулся. – Давайте вспоминать молодость вместе. Сегодня последний день конференции. Я потом на неделю во Владивостокский университет. А затем в столицу. Может быть, встретимся, когда вернусь? Как студенты? Где-нибудь в центре у фонтана? Идет?

– Идет, – улыбнулась и она.

– Назначайте дату, время и место.

– Лучше вы. Я живу на северо-западе…

– О, места моего давнего обитания! – Он засмеялся радостно. – Знаете что, я же за рулем. Давайте тогда не у фонтана, а на углу Волоколамского проезда, на пересечении его с Походным? Место, прямо скажем, унылое и не романтическое. Но пробуждает у меня некоторую ностальгию. А вам там недалеко. Если согласны, то уж время назовите сами. Когда?

Он приехал на полчаса раньше. Зачем? Видимо, и правда – некоторая ностальгия. Прямоугольное здание стояло на том же месте. Но теперь вместо одной таблички (какое предприятие тогда здесь главенствовало, он не помнил) слева от входной двери обозначилось еще несколько. В том числе почти незаметная: «Ремонт механической и электронной техники». Умер, конечно, старик мастер, подумалось грустно, сидит какой-нибудь молодой, дерет с народа бабки. Зачем иду? Моменто мори? Может быть. Молодость не вернуть. А умрем все. И то время кончилось навсегда.

Он прошел по коридору, удивившись, что мастерская сохранила даже свою комнату в конце коридора первого этажа, а ведь прошло двадцать пять лет, заглянул в приоткрытую дверь, увидел один из столов, на нем клавиатуру и… старую печатную машинку! Э, да это «Москва», у него была такая до «Оптимы»!

Вошел.

Старик мастер глянул на него поверх очков.

– Я… – на столах стояли компьютеры и между ними несколько пишущих машинок, – хотел узнать… вы… только ремонтируете старую технику или … ну… – От вспышки радости, что его мастер оказался жив, он запутался в словах.

– И проводим диагностику – сказал старик. – А также оценку.

– Спасибо, понял.

Лицо вспотело. Коридор вдруг показался туннелем самой судьбы. А старик – ее стражем. Со Свистуновым случались такие метаморфозы восприятия в минуты сильнейшего волнения. Выходя из здания, прямо в дверях, столкнулся с Дарьей Сергеевной. Удивился: «Вы хотели зайти?».

– Хотела зайти. Там мастерская по ремонту разной техники. А вы?

– Как раз оттуда. Двадцать пять лет назад здешний мастер, он и сейчас на своем месте, отремонтировал мою «Оптиму»…

– Машинка до сих пор на даче?

– Нет, теперь у меня.

– Хорошо.

– …представьте себе, тогда я прибежал «Оптиму» забирать и вот так же, в дверях, столкнулся с молодой девушкой, почему-то мне это сильно запомнилось. Казалось бы, совсем мимолетное, был то ли февраль, то ли март, но мела метель, этот случайный эпизод я иногда вспоминал и жалел, что так и не успел девушку разглядеть и не познакомился…. В общем, ерунда, игры воображения. Метель… Пушкин, одним словом…

– Март, – сказала она. – Тогда был март.

Горсть песка

Антон Антонович Свистунов бродил по пустынному пляжу Судака. Ему нравились поздние вечерние часы у моря и даже не из-за поэтической дымки в душе, колышущейся в такт уже потемневшим волнам и сразу тающей, едва Свистунов возвращался в пансионат, а ради одинокого плавания на спине: свое тело у него исчезало, а глаза смотрели в небо – и дробный свет луны вдруг высвечивал в небе искру мелькнувшей рыбины…

Что есть жизнь, тогда медленно думалось ему, так, перо чайки на воде, лунный блик, горсть песка: был ли я… был…

Сейчас еще не потемнело. Море едва колыхалось. Штиль.

Свистунов, наклонившись, поднял кем-то забытую на песке книгу. Вполне возможно, неизвестный прервал чтение как раз на той странице, что оставалась открытой.

Это оказался учебник.