Чуть позже зажглись фонари

И я спросила прямо: с тобой едет Дима? Я его знаю. Обаятельный.

Возражать она не стала: Юлька не любила и не умела лгать.

Понимаешь, сказала она, мне как-то не очень нравится, что он все время о тебе говорит… Так вот почему она скрывала имя своего любовника, поняла я, интерес к мужчине перевесил женскую дружбу.

Их поездки закончились после возвращения балетной труппы с Дальнего Востока.

– Мы наскучили друг другу, вот и все, – сказала Юлька, – я освободила сцену.

Сейчас она сама лихая автолюбительница, стройная женщина без возраста в легком свитерке, джинсах в обтяжку – но всегда в туфлях на высоких каблуках. Пройдя через анфиладу романов, она стала убежденной феминисткой, мужчину она теперь воспринимает как стрелок цель, а постель с ним – как борьбу за власть. Это ее собственное признание.

Однажды Юлька все-таки попыталась побывать без регистрации замужем – за сутулым лысоватым репортером, ставшим со временем обычным алкашом, пить он начал давно, и все три года семейной жизни Юлька от его загулов страдала. Но в отличие от Димоновой Галки, вытащившей из запоев двух мужей, отлучить своего мужа от водки так и не сумела. И раз и навсегда сделала вывод: если побеждает мужчина – это для женщины кандалы неволи и страдания, если побеждает женщина (а себя она почему-то посчитала в сражении с супругом победительницей) – кандалы страдания и презрения.

И провозгласила свободу от любви к мужчине.

Может быть, и мне для того и дан был этот опыт, сказала она, чтобы я поняла: мне по судьбе любовь приносит только несчастье. И я должна сбросить эти вечные бабские иллюзии, глупые бабские надежды на идеал и на взаимную равную любовь.

Я – свободна от любви.

И мне хорошо.

– Ты давно сделала такой вывод о своей судьбе, а я только сейчас, – прибавила Юлька. – И не думай, что я всего лишь подражаю тебе!

* * *

Аришка только на словах воспринимала дневник Димона в «Живом журнале» легко: то иронизировала над его «сексуальным нытьем», то жестко высмеивала его вкус, стиль изложения и натуралистические детали, которыми Димон – не без некоторой установки на эпатаж – делился с пользователями Интернета.

На самом деле ей было это тяжело.

Ведь она его любила. Даже больше, чем меня. Так часто бывает: дочери выбирают отцов…

И он был ее авторитетом. На крутой машине. Генеральный директор ООО, твердивший ей с самого раннего детства, что он все делает для нее, его дочери, пусть она радуется жизни, ее будущее он обеспечит и так далее и тому подобное. В общем, в его обещаниях она была как в латах. Стрелы тяжелых жизненных векторов пробить их не могли. Но дочь была меня значительно трезвее и материалистичнее, несмотря на свой Гринпис и жалость к братьям нашим меньшим. Другое поколение, выросшее без того чувства социальной защищенности, которое все-таки было у нас в детские и юные советские годы. Правда, у нас все рухнуло. Но мы не сразу это поняли. А поколение Аришки уже родилось в мире, где каждый сам за себя. И надеяться она могла только на Димона. И вдруг эта Люся! Аришка сразу учуяла опасность. И как-то странно отреагировала: иронизировала, осмеивала, носила фотку Люси в гимназию. Ей только исполнилось семнадцать, начиналась пора ЕГЭ, жуткого испытания для детей и родителей, а Димон, вместо того чтобы поддержать ее, писал о своих муках любви и стараниях «окультурить пэтэушницу». Как часто случается у немолодых отцов, он проецировал на свою любовницу Люсю образ дочки – опять же чисто по Фрейду – и, о ужас, не Люся стала окультуриваться, а моя Аришка начала превращаться в Люсю!

Начался настоящий кошмар: к тестированию ЕГЭ она демонстративно не стала готовиться, ее лексика пополнилась тем сленгом, который она всегда с иронией отвергала, ее одноклассники излазили Интернет, сравнивая вузы, вступительные баллы и оплату, если вуз был негосударственным, Аришка же никакого интереса к высшему образованию теперь не проявляла вообще (а ведь еще год назад мечтала о биофаке МГУ!), она и одеваться стала в эти ужасные сиреново-розовые тона с блестками и стразами, над которыми сама же недавно потешалась… И вскоре, подтверждая мои наблюдения, Димон, уверенный, что его «Живой журнал» дочь не читает (я так и не стала ему сообщать о нашем коллективном изучении его дневниковых записей), написал, что его любимая Люся похожа на меня в молодости и на его дочку Арину. И он счастлив – он счастлив! – что все его три главные женщины-девушки одного типа наружности.

Прочитав, я пошла и посмотрела на себя в зеркало: хмурая женщина далеко за сорок строго смотрела на меня сквозь стекла очков. Ни капли гламура – дорогого или дешевого, ни капли смазливости. М-да.

В общем, один экзамен Аришка завалила. Я побежала в поликлинику, просила справку, объяснила, что у девочки стресс, ну и наговорила всего того, что в таких случаях полагается. Справку дали. Экзамен она пересдала. С трудом.

А ведь про нее преподаватели говорили, что у нее академический уровень мышления…

* * *

Я часто вспоминала свою кошку Читту.

Как там она? Жива ли?