Чуть позже зажглись фонари

Несмотря на ее поразительную интуицию, граничащую с ясновидением, никакого впечатления мой рассказ о женщине из универсама на бабушку не произвел. Впрочем, в этом могла быть виновата ее неосознанная установка: считая себя некрасивой, бабушка пропускала, как песок сквозь сито внимания, даже упоминания о красивых женщинах.

Первая тайна отцовского рода касалась его деда, участника революционного движения и даже знакомого с Лениным, но до главной революции не дожившего. Правда, в Музее революции – на коллективном фото, рядом с великими соратниками, – дед присутствует до сих пор.

Бабушка всех революционеров называла разбойниками, а про Ленина говорила так: «Никто его собрания сочинений не прочитал, а там через каждую страницу “расстрелять” или “повесить”». Разумеется, выносить ее мнение за пределы стен наших двух комнат строго запрещалось.

Так что мой прадедушка подпадал под ту же графу – разбойников с большой дороги. Но оказалось, что на эту сомнительную стезю его привела существенная причина, вполне апологетическая: его революционная деятельность была движима идеей возмездия. О мести В.И. Ленина за казнь его брата Александра как возможной и глубоко личной причине его маниакального стремления развалить царскую Россию и погубить (казнить!) царя писали достаточно, повторять не стану. Упомянула об этом из-за параллельного сюжета, правда, мой прадед развалил не страну, а едва не погубил свою собственную жизнь: ему поручили убрать какого-то политического противника, он отказался, был подвергнут партийному суду и выпал из партии большевиков. Все черные тридцатые годы он провел на Крайнем Севере – куда ссылали. А он там прятался. Ведь вышибленному из партии грозил расстрел. Но я о другом. О лирике. Параллельный сюжет заключался в том, что любимая девушка прадеда, бывшая питерская гимназистка, вслед за своим старшим братом в девятнадцатилетнем возрасте вступила в партию большевиков, через три месяца была арестована и вскоре умерла в тюрьме при непонятных обстоятельствах.

Бабушка моя любила трагические истории любви и, конечно, узнав такие подробности из жизни моего прадеда, не только бы простила его, но и наделила бы романтическим ореолом.

Вторая приоткрывшаяся семейная тайна была социально престижной: во Франции обнаружилась двоюродная сестра моего отца. А вот ее родная сестра, то есть вторая отцовская кузина, проживала в России… на соседней кленовой улице – через несколько домов от моего собственного.

И отец предложил меня с ней познакомить.

– Посмотришь парижские фотографии, – сказал он.

Больше он ничего не добавил и ничего не стал объяснять. Был ли он со своими сестрами знаком с детства и почему я узнала о них не сразу – так и осталось в темноте прошлого, не высвеченное карманным фонариком или светом монитора.

* * *

Хотя расстояние до нужного места было всего лишь с полквартала, мы доехали на машине. Мой отец почти не ходил пешком из-за травмы позвоночника. И здесь ассоциация с Димоном, его нелюбовью к пешей ходьбе и постоянным передвижением только на колесах, конечно, отчетлива, что скрывать… О проекции! Вы везде.

Сталинские тяжелые темно-серые дома – такова была вся соседняя с моей улица, и в таком дворе, закрытом кирпичными стенами с трех сторон, мы и припарковались.

Домофон был сломан, дверь подъезда открыта.

Старый лифт гремел.

Возле двухметровой двери лежал коврик с изображением мопса.

Отец неловко вытер о коврик ноги – и мопс скривился.

Открыла дверь носатая женщина лет сорока. И очень хорошо улыбнулась. И улыбка вдруг сделала ее очень привлекательной: большие, чуть навыкате, глаза осветились светом ироничного и доброго ума. Я догадалась, что это моя троюродная сестра: ее отцом был популярный когда-то актер, давно умерший, но сначала бросивший ее мать и сразу исчезнувший из жизни дочери. Все это она зачем-то рассказала нам, показывая семейный альбом, в котором имелась одна открытка с его изображением: он был сфотографирован в костюме Цезаря, а некоторые фотографии были те же, что в альбоме отца, потом доставшемся мне вместо отцовской дорогой дачи, гаражей и машины – все это справедливо ушло родне его жены, я даже не подала заявления на получение наследства, ведь мне отец подарил квартиру…

Она говорила долго, подробно описывая каждый фотоснимок. А ее мать сидела в соседней комнате и ждала нас.

Наконец альбом был просмотрен, и мы прошли между приоткрытых белых высоких деревянных створок в комнату, как бы служившую гостиной. В кресле у стола с журналом в руках сидела та самая красавица, которую я, тринадцатилетняя, встречала по вечерам в универсаме. Теперь я была тридцатилетней. А ее вполне можно было назвать старой. Но не назвать ее по-прежнему очень красивой было невозможно.