Чуть позже зажглись фонари

Снега тогда выпало очень много, потом подморозило, но вдруг резко потеплело – сугробы стали чернеть и оседать. Заехав в самую глубь сосняка, машина забуксовала. Димон выскочил, глянул, сообразил, что ситуация аховая, и, конечно, начал орать, обвиняя меня в том, что я не остановила его, когда он решил на эту идиотическую дорогу свернуть.

– Я просила тебя ехать только по шоссе.

– Шла Шаша по шосэ и шашала шушку! – проорал он. – Не слышал я твоего предупреждения!

Мы выехали после четырех дня – и теперь быстро темнело. Димон, освещая себе путь зажигалкой, снова бегал, суетился вокруг колес, совал под них ветки, сажал меня за руль, а сам пытался толкать машину. Деятельность он развел бурную, но совершенно безрезультатную. Стало совсем темно. Ребенок заплакал. Димон включил фары. Я успокоила Аришку, усадила ее на заднее сиденье, и она задремала.

– Завязли?

Голос сначала прозвучал из темноты, но тут же в круге света появился и говорящий – сухонький дед, опирающийся на палку.

– Здесь и трактора-то не ездиют, – сказал старик, – и не ходит никто.

Димон смотрел на него точно остолбенев.

– А вот если ехать прямо по моим следам, куда я сейчас иду, там будет поселок, а из него в сторону, против лесу, выходит уже асфальтированная дорога.

И старик спокойно пошел дальше: его беззвучные шаги казались очень медленными, но скрылся он из виду почему-то достаточно скоро.

И тут я вспомнила, что в багажнике лежит толстая деревянная доска, купленная в хозяйственном магазине с отдельным набором деревянных крючков, на которые предполагается, прикрепив их, вешать всякие ложки-поварешки и полотенца. Я достала доску и, не сняв с нее целлофана, сунула под заднее колесо. Димон, увидев это, наклонился и запихнул доску еще глубже.

– Садись за руль, а я подтолкну, – сказал он вяло, без всякой надежды в голосе.

И я села за руль, и – о счастье! – машина поехала.

– Блин! – крикнул Димон. – Скорей пусти меня, пока ты снова куда-нибудь не вляпалась!

Мы медленно ехали в том направлении, куда недавно ушел старичок, и когда показались огоньки поселка, Димон повернулся ко мне и, чуть притормозив, спросил:

– Старик-то откуда взялся в лесу в темноте? Небось тебе вспомнились истории про лесных призраков умерших людей, в пионерлагере в детстве слышал. Все заснут, а я лежу ворочаюсь.

– Да шел из соседней деревни через лес, – сказала я, – местные хорошо знают дороги.

– Испугалась сначала?

– Немного. Но… – Я засмеялась. – В свете огней все устрашающие проекции тают…

* * *

Из-за того что в деревне появился Анатолий, я запретила Аришке туда ездить. Но не только Анатолий был причиной: я уже рассказывала, что два несчастных молодых гастарбайтера-узбека, что показывали нам клетки с кроликами, были незадолго до гибели Оли, сестры Люси, найдены мертвыми – кто и за что с ними разделался, осталось неизвестным: полиции нет особого дела до мигрантов из бывших союзных республик.

Да и сама Аришка не горела желанием ехать туда после нашей последней поездки. Но Димон в своей вечной спекулятивной манере растрезвонил по всем знакомым, что отвратительная мать не дает отцу видеться с дочерью! Меня осуждали. Особенно, конечно, старалась «чадолюбивая» Инна Борисовна, заставившая свою дочь, поскольку богатый любовник не изъявил желания жениться, сделать аборт, прервав на большом сроке беременность. Обо всем мне рассказывал сам Димон, любивший сплетничать, как сидящие на скамейке возле подъезда старые мещанки.

– Инка тебя сильно осуждает, что ты отрываешь от меня Аришку, – говорил он мне, – для нее тема детей болезненная. И все мои друзья осуждают, не только Инка! Как так – не пускать дочь к отцу на субботу-воскресенье!

– Ты, Димон, – сказала я ему тогда, – как хормейстер, создал хор осуждающих меня и сам же попал под его влияние. Я не пускала Аришу потому, что сначала в деревне обосновался твой судимый кроликовод, теперь криминальный Анатолий, она же еще почти девочка, и я не хочу для нее таких контактов.

– То есть отцу ты ее безопасность не доверяешь, понятно.

И, вдохновляемый хором, Димон однажды просто украл Аришку – то есть сначала повел ее в трактир «Елки-палки», с него он, кстати, слизал оформление столовой гостевого дома, все эти глиняные горшки и подсолнухи, правда, по соседству с дорогим бильярдным столом, поставленным возле некрашеных лавок, они казались мне нелепыми до смешного – точно кокошник на голове мотоциклиста. А после трактира просто погнал машину по МКАД, вырулил на Рязанку и помчал.

– Ма, – позвонив мне из машины, шепотом сказала шестнадцатилетняя Аришка, – сделай что-нибудь, я не хочу туда ехать.

– А сама ты не можешь попросить, чтобы он вернулся?

– Он орет. Потребуй ты.