Чувства добрые

Она боялась еще раз привыкнуть к этому человеку.

ЖИВАЯ ЗАПЯТАЯ

Когда человек взрослеет? Наверное, когда он может взять на себя заботу о другом живом существе. Хотя бы об озябшей пичуге, для которой у тебя припасены в кармане и семечки, и самые лакомые зерна. О благородном и преданном друге — щенке.

Щенок был черный, величиной с варежку, с дымчатыми глазами.

— Голубоглазый! Голубоглазый! — захлопала в ладоши десятилетняя Марина, как только увидела его.

От такого восторженного крика щенок спрятал хвостик между ног, втянул в плечи несоразмерную с туловищем большую голову и настороженно покосился на девочку. Марина, лаская его, приговаривала:

— У-у-у! Какой маленький-маленький! У-у-у! Какой ершистый…

Щенок пытался отползти в сторону, потом закрыл глаза, сжался весь, думая, что спрятался, и притих. Но рука девочки всюду находила его.

— Пусть пообвыкнет, дочь, оставь его, — посоветовал отец. — Он совсем еще маленький. Вот видишь, с глаз еще пелена не сошла.

Почувствовав свободу, щенок робко отполз в угол и улегся на старой телогрейке, которая с сегодняшнего дня стала его постелью, домом. Щенок тихонько поурчал, неуклюже потыкался мордой в торчащие куски ваты, свернулся запятой и уснул. Во сне он скулил, взвизгивал, точно плакал, несколько раз громко зевнул, широко раскрывая розовый, утыканный острыми зубками рот.

Щенка назвали Шер-Хан.

В доме почти все были рады щенку. Отец говорил, что у дочери теперь будет занятие — ухаживать за собакой, она полюбит животных. Мать на этот счет имела свои мысли: мол, когда Шер-Хан вырастет, то ее Марина сможет одна гулять по вечерам на улице — с собакой ее никто не осмелится обидеть. Только бабушка при удобном случае норовила незаметно пнуть щенка и целыми днями ворчала:

— Да по мне, хоть пропади он пропадом. Век прожила — собак не держала, и ничего, живу не хуже других…

Шер-Хан же рос бойко и уже сам ласкался, хотя и неумело, то к Марине, то к ее родителям. Бабушку несмышленыш избегал. При ее появлении ложился на пол, становился похожим на живую запятую.

Шер-Хан привязался к Марине больше всех. Он платил за любовь откровенной любовью. Куда бы девочка ни шла, щенок всюду следовал за ней.

Шер-Хану все в этом мире было любопытно и Доступно. Он ел то же, что едят люди, спал когда хотел, резвился по настроению. Правда, раза два в неделю ему еще давали по ложке пахучей, тягучей жидкости. Глотать эту жидкость было очень неприятно. Когда Шер-Хан, полуприкрыв глаза, отворачивал брезгливо мордочку, Марина уговаривала:

— Пей, ну, пей же! Я маленькая тоже пила рыбий жир… — Девочка хорошо понимала щенка и поэтому с охотой вылила бы эту жидкость, но рядом почти всегда стоял теперь отец и, поглаживая Шер-Хана, говорил:

— Пей, братец, это нужная штука.

Когда Шер-Хан научился спускаться с крыльца и подниматься, он, видно, решил, что стал сильным зверем: начал трепать обувь, зло грыз игрушки, приносил с улицы кости, тряпки…

— Началось! Теперь он вам покажет!.. — говорила в таких случаях бабушка и шлепала щенка по крутому заду.

Шер-Хан, прижав уши, косился и не спеша трусил в свой угол. Он всем видом показывал, что презирает бабушкино наказание.

Однажды соседский кот Васька, которого все считали самым ленивым и трусливым котом на свете (на самом деле так и было, потому что Васька только и знал, что есть да спать), подошел к Шер-Хану, лакавшему молоко, и отбросил его тупым носом от миски. Щенок подумал, что Васька играет с ним. Он припал на передние лапы, завилял упругим, похожим на резиновый жгут хвостиком и залаял звонко, весело. Васька взъерошился, выгнулся и зашипел. Шер-Хан игриво положил радостную морду на землю, и тут же кот ударил его лапой по носу, мяукнул так громко и противно, точно рядом отрывали доски от забора, прибитые ржавыми гвоздями. Шер-Хан взвизгнул и начал тереться мордой о траву. Васька подскочил и обрушил на щенка серию боковых ударов, как боксер, а затем спокойно начал лакать чужое молоко.

Щенок скулил и, мотая головой, бегал возле крыльца.

— Тьфу! Не собака, а сущий заяц! — выругалась бабушка. — Шелудивого кота испугался. Да его мыши не боятся.

Марина чуть не плача залила глубокую рану на носу Шер-Хана йодом. Щенок дрожал, скулил, жалобно попискивал. С этого дня Шер-Хан стал боязливым: он обходил далеко любой незнакомый предмет, боялся окриков и еще больше привязался к Марине.

К пяти месяцам Шер-Хан стал величиной со взрослую дворняжку. Но все равно было видно, что он еще юн и, как подросток, угловат. Грудь его была развита слабо, шея длинная и тонкая, во рту не хватало нескольких зубов, глаза смотрели на мир удивленно и с интересом. Щенок мог часами носиться по лесу, облаивая чуть ли не каждый пень. На зов девочки Шер-Хан отзывался немедля и, подбежав, прыгал вверх и успевал языком провести по ее лицу. Марина деланно сердилась: