Чувства добрые

Второй день прошел без особых перемен. Море, казалось, теперь равнодушно бросало одинокое суденышко и просто издевалось над ним. Было холодно и сыро. Хорошо еще, не шел дождь, хотя космы туч тащились по волнам и, казалось, ненасытно пили морскую воду.

Вечером четверо укрылись в кают-компании, а Иван Фотиевич остался дежурить — всякое может случиться. Ночью его сменил на час Степан, а потом дед Порфирий. Серега слышал сквозь сон, как бригадир выговаривал деду:

— Вы пошто лишний час на вахте простояли? Хотите себя загубить и этих! Вам я сказал час стоять, а вы! Если бы я не проснулся, значит, еще стояли бы? Так выходит? — Бригадир с трудом сдерживал гнев.

— Да я, Иван, хотел как лучше… Мы и днем приляжем, а ты все на ногах… Ночной сон, Иван, что чай горячий в стужу… — пробовал защититься старик.

— Ладно… Идите и отдыхайте.

Море не думало успокаиваться и не подавало к этому никаких признаков. Оно по-прежнему гудело ненасытно и горбилось круто.

Бригадир сидел озабоченный, укрывшись дождевиком, он тревожно гадал, сколько дней еще простоит такая погода, ведь хлеба осталось всего на два дня, воды можно чуть растянуть, а там, может, дождь пойдет… Перестанет штормить — их наверняка разыщут…

На пятые сутки кончились продукты, в одном анкерке осталось воды чуть больше трех литров. Рыбаки приуныли совсем. Ветер вроде бы стал стихать, но каждый знал, что непогода еще простоит день-два. Временами холодный воздух сменялся теплым. Тогда вместо туч на баркас наползал туман. Становилось душно, больше хотелось пить.

Воду буквально по глотку отпускал сам Иван Фотиевич.

— Ребята, вы сразу не глотайте влагу. Подержите во рту. Оно так лучше, — учил он мальчишек и показывал, как нужно делать: вливал в рот немного воды и причмокивал толстыми обветренными губами.

Бригадир пытался это сказать весело, а получалось грустно и не смешно. А услышав раз, как Сережа шепотом сказал Вите, что у него язык к нёбу прилип и он бы мог выпить сейчас целое ведро, Иван Фотиевич сказал:

— Это что, Сережа. Во время войны я был как ты. Получил я первый раз восемьсот граммов хлеба на рабочую карточку и залпом съел. Представляешь, какой кусище? Во! И все равно было мало. Почему? А потому, что вбил себе в голову «мало», и все тут. Понял?

— Конечно, ведро Сережа не выпьет, Иван Фотиевич. Он так просто, для красного словца, — ответил за друга Витя.

— Ведро! Может, бочку тебе? — съязвил моторист, и красивое лицо его стало хищным.

— Ты, Степан, сам плюгавый, а злости в тебе на десятерых, — подал голос дед. — И откуда она у тебя берется? Ума не приложу.

— У вас занял…

— Нет, милый, такое добро я не одалживаю людям и тебе не советую.

На шестые сутки море неожиданно стало утихать. Меж туч нет-нет да и покажутся лучи солнца. Они радовали и в то же время пугали Ивана Фотиевича: будет солнце — можно определиться, где они сейчас, но зато люди пить захотят еще больше. Волны теперь уже не швыряли баркас, а перекатывали его на своих горбах и убаюкивали измученных рыбаков.

Постепенно солнце раздвинуло щупальцами тучи, и море тотчас охотно забирюзилось, заблестело монетами. Не так убого выглядел и баркас, хотя он был изрядно потрепан. Вдруг в небе послышался шум крыльев, и тотчас около сотни ласточек стали пикировать на баркас. Услышав тревожное щебетанье пернатых, Иван Фотиевич вышел из каморки и сиплым голосом крикнул:

— Вы посмотрите только, что делается на белом свете! Чудо! Истинное чудо!

Увидев человека, несколько ласточек взлетели ему на плечи, голову и бойко, даже требовательно, начали что-то говорить на птичьем языке.

Первым на воздух вышел Степан. Он прикрылся рукой от солнца, поморгал смешно белыми ресницами и только потом увидел ласточек, облепивших баркас.

— Кыш! — замахал руками моторист.

Ласточки защебетали, плотнее заприжимались друг к другу, раскрывая широко острые клювики.

— Ты что, с ума спятил? — схватил Степана за шиворот бригадир. — Не видишь, уморились они.

— Уморились! А если бы не мы, куда они сели? — огрызнулся Степан и все норовил вырваться из цепких рук бригадира. — После них баркас кислотой придется драить! — показал моторист на белые потеки.

— Ничего, не отсохнут руки, если раз в жизни добро сделаешь птицам, — ответил Иван Фотиевич.

Вышли из каюты дед Порфирий, Сережа, Витя.

— Ласточки! Сколько их! — удивился Витя и протянул руку.

Тотчас несколько птиц уселись на руке и защебетали почти как цыплята.

— Э-э! Видать, беда загнала их сюда, — подал голос старый рыбак. — Умаялись, сердешные…

Увлеченные таким странным поведением ласточек, их небоязнью человека, рыбаки на какое-то время забыли о своей беде. Каждый пытался сказать пернатым что-нибудь доброе, ласковое, хотя отлично понимал, что птицам все равно.

— Пичужек что-то мало, — заметил старик. — Посчитай, чуть больше сотни. А они тысячами перелетают. Видно, сердечные, в такую непогоду запропали.

— Невидаль какая! Смешно даже глядеть на вас. Ничего бы еще эта салажня умилялась, а то вы, дед Порфирий… Тьфу! — зло сказал Степан и ушел в каюту.