Чувства и вещи

Глава 5 Леонардо и Цезарь Борджиа, или Стихи после Освенцима

Полагаю, что настала минута для небольшого уточнения метода Стендаля – метода гениального человека XIX столетия, когда было достаточно хорошо известно зло, ужасающее и потрясающее нашу человечность (а кто усомнится в человечности Стендаля?!), но не было известно зло тотальное. Тотальное зло – явление XX века, века Хиросимы, Освенцима, Эйхмана…

Поэтому людьми XX века иначе рассматривается диалектика «сообщаемое™» творческой мощи и мощи зла. Наш вопрос: Не чересчур ли великая цена уплачена за великое искусство? задан на излете XX века.

Но дело не в одном лишь рассмотрении этой диалектики (то есть ее восприятии), иной стала и сама сущность ее. Алексей Федорович Лосев[41] с полным основанием пишет об «оборотной стороне» титанизма в эпоху Возрождения. Для наглядности можно вообразить стороной «необоротной», то есть «чистым» воплощением творческой мощи, Леонардо, а стороной «оборотной», то есть воплощением мощи зла – Цезаря Борджиа.

Но вот загвоздка: «оборотная сторона» титанизма подразумевает существование и самого титанизма.

Стендаль склонен относиться романтически великодушно к великим злодействам, потому что усматривает за ними великие страсти и характеры. А тотальному злу страсти и характеры не нужны. Оно бесстрастно и бесхарактерно. Его особенность – не взрыв, порой дикий, злых человеческих чувств, а полная атрофия и добрых, и недобрых сил личности. Более того, чем ничтожнее человек как личность, тем более соответствует он сущности и задачам тотального зла: не чувствовать, не размышлять, не выбирать.

Я, конечно, не исключаю, что если бы в распоряжении Цезаря Борджиа была термоядерная бомба, он не удержался бы от соблазна пустить ее в дело. Но она убила бы и его самого, убила не как человека (физически), а как личность (морально).

Ведь даже аморальную личность можно морально убить.

Из демона зла он деградировал бы в чиновника, подписывающего убийственные документы и отдающего убийственные распоряжения, выполнение которых не нуждается в уме, самообладании, вероломстве, коварстве, силе воли, личной отваге и личной жестокости. Он стал бы ничтожеством. И его «оборотной стороной» был бы не Леонардо, а тоже ничтожество, творчески абсолютно немощное и бесплодное.

Метод Стендаля – метод XIX века. Будем помнить об этом и в то же время забывать не будем, что метод Стендаля в чем-то основном – метод на все века.

Даже если под ударами нашего морального опыта метод Стендаля сегодня не устоит как метод и уцелеет лишь как романтический анахронизм, от него несмотря ни на что все же останется нечто ценное. Нечто ценное в качестве путеводной нити к истине. И ничего, что это «нечто» похоже на улыбку Чеширского Кота. Оно помогает понять то, что ускользает от понимания. Я не могу это выразить логически ясно и стройно. Может быть, потому, что искусство, как известно, говорит нам, в отличие от науки, о том, что недоступно систематическому анализу. Попытаюсь объяснить посредством чувств и образов.

В дореволюционном старом, захолустном Витебске родился и стал видеть мир, как до него не видел никто, один из самых удивительных художников XX века – Марк Шагал. Я пишу сейчас о Леонардо да Винчи, а не о Шагале (хотя он к миру Леонардо имеет отношение: учит нас по-новому видеть) и не буду поэтому подробно рассказывать о картинах витебского фантаста. Отмечу лишь одну их особенность: сквозной образ – от юношеских работ до самых поздних, созданных уже во Франции: над хаосом деревянных уездных полуразвалившихся домов играет старый бедный скрипач. Соединяя небо и землю, он иногда стоит, иногда сидит на крыше, заполняя собой почти всю картину. Это музыкант, который фантастически расположился поверх домов, потому что в самом доме ему тесно. Земля ему опостылела, а небо недостижимо…

Но мне важно не наше толкование загадочного изображения, то есть не наш ответ художнику, а вопрос, который художник задает нам. Толкования возможны самые различные, а вопрос-то, наверное, один.

Я долго не мог понять вопроса Шагала, и помог мне в этом – нет, не Стендаль, а Бунин. Но – по методу Стендаля, то есть, объясняя живопись действительностью.

В романе «Жизнь Арсеньева» герой Бунина томится – тоже в Витебске, на вокзале – в бесконечном ожидании поезда на Полоцк. Он одержим манией странствий и в тоске вокзального ожидания испытывает чувство «страшной отделенности от всего окружающего, удивление, непонимание, что это такое – всё то, что перед ним».