Чувства и вещи

Начну с часов. Эти сюжеты раскрывают наиболее полно сложные мои отношения со временем. А в повествовании любом самое, пожалуй, интересное – автор и время. Отношения наши складывались не лучшим образом: разумеется, для меня.

Несколько лет назад в Тарту, где был я с семьей лишь один день – от самолета до самолета, – жена купила мне часы.

Тут же, за порогом магазина, я попытался поставить их по городским, башенным, но – увы! – они уже были мертвы.

Дирекция магазина, куда мы вернулись, высказала версию, не лишенную тонкого остроумия: возможно, это первые в моей жизни часы и они тотчас же, попав мне в руки, вышли из строя из-за некомпетентного обращения с ними.

До отлета оставалось два часа, и мы зашли к часовому мастеру: я разрешил ему раскупорить новые часы, обнажив их таинственное для непосвященного нутро. И увидел на немолодом лице часовщика оторопь. Оно было похоже на лицо ребенка, который, нечаянно разломав хитроумную игрушку, обнаружил, что она небрежно набита ветошью.

Потом мы зашли на почтамт, и я отослал изящную игрушку в далекий город, который дал ей жизнь, если можно назвать бесполезное существование жизнью. Это была минута досады с моей стороны, даже малодушия, минута, о которой я, вероятно, забыл бы, давно научившись относиться философически к покупкам неудачных вещей, тем более если они имеют отношение к технике. У меня, бывало, выходили из строя ни с того ни с сего и японские магнитофоны, и западногерманские электробритвы. Ничего не поделаешь, это, наверное, естественно в век мощных индустрий с миллиардными тиражами изделий. Но судьба на сей раз не дала мне забыть.

Через недели три, уже в Москве, я получил из далекого города маленькую посылку, в ней были новые часы и письмо с извинением за те, «старые». Я носил эти часы несколько лет, они шли великолепно, я их полюбил, как любят полезную хорошую вещь. Но я их потерял.

Быть может, поэтому накануне очередного Нового года мне подарены были редакцией, в виде поощрения, часы архимодные, новейшие, экспериментальные, без циферблата и будто бы даже без стрелок, похожие на ритмично пульсирующую модель мироздания. Когда через несколько лет они развалились, это напоминало космическую катастрофу. Понимая, что чудо не повторится, – на то оно и чудо, – я их никуда не посылал.

И опять наступил Новый год, и дочь подарила мне часы. В паспорте лаконично и убедительно отмечались их достоинства, и, разумеется, важнейшее из них: точность.

Точность, как известно, вежливость королей, но чтобы вести себя по-королевски, надо иметь в наш быстрый век хорошие часы. Лично мне после подарка дочери вести себя по-королевски не удалось ни разу: уже наутро, первое утро Нового года, я обнаружил, что часы отстают на десять минут, и в дальнейшем они вели себя абсолютно непредсказуемо, со взбалмошностью избалованного ребенка, то замедляя, то убыстряя ход.

В обычной жизни меня, как и любого из нас, окружали часы – на улице, в метро, на больших вокзалах и на полустанках, я получал нужную информацию о течении суток по радио и телевидению, и – ничего, как-то жил-поживал. Хуже стало, когда я попал в больницу, где жизнь будто бы останавливается и все же расписана по минутам. Минуты эти особые, личные, твои, тут устанавливаются совершенно интимные отношения между сердцем и часами, и когда барахлят они, барахлит и оно… Там именно часы развалились – мне показалось, что остановилось сердце. Это были третьи часы, которые меня отвергли, – какой-то рок. Мне захотелось узнать, в чем же дело, почему они у меня не ходят (за исключением тех, персональных, посланных именно мне).

Я попросил моего коллегу журналиста П.Ильяшенко потолковать по душам с начальником ОТК завода и заодно показать ему мои развалившиеся часы, нет, не ехидства ради, а как повод для откровеннейшей беседы. И он поехал.

Через несколько дней я читал запись его разговора с Виктором Михайловичем Сергеевым, руководителем отдела, отвечающего непосредственно за качество.

Я читал запись беседы журналиста с инженером, и мне казалось, что тесные, унылые больничные стены пали, стало видно далеко во все концы, очертились великие силуэты и моя личная обида съежилась в жалкий, стыдливый комок. С учащенным биением сердца я ощутил, что несколько стал сопричастен великому таинству: рождению мифа.

Это был Миф о Часах, не уступающий по содержательности мифам о Геракле и Сизифе.