Бергсон хорошо понимал, насколько важны исследования мышечного чувства для новой экспериментальной психологии, претендующей на статус точной науки: из осознания модальностей давления и напряжения, присущих мышечному действию, следует их принципиальная измеримость, а количественный анализ осознания – это уже материал для лабораторной работы. Однако он лишь посмеялся над путаной идеей, будто бы психическая сила преобразуется в мускульную и будто бы вторая может служить неким мерилом первой (Бергсон, 1992а, с. 54). Только намного более глубокая философия, философия творящего, активного, обладающего памятью духа, такая философия, какую он сам вознамерился утвердить, сумела бы избежать подобных нелепостей. Тем не менее Бергсон штудировал литературу по психологии; особенно его привлекала теория, связывавшая чувство движения с центральной иннервацией. Он полагал, что эта теория вполне согласуется с положением о неопровержимой (по его мнению) достоверности интуиции как источника информации об активности, составляющей суть психической жизни, интуиции, которой, на его взгляд, был щедро наделен Биран. Так, говоря о внимании, Бергсон отмечал, что внимание сопровождается мышечным сокращением, а точнее, «отчетливым ощущением напряжения сокращения кожи головы, это давление снаружи внутрь, которое мы ощущаем всем черепом, когда делаем напряженное усилие что-нибудь вспомнить» (там же, с. 62)[160]
. Такого рода напряжение в тканях объясняет и напряжение психическое. В этой связи Бергсон ссылался на исследования Шарля Фере, согласно которым всякое ощущение сопровождается возрастанием мышечного напряжения[161]. Отсюда последовал вывод: всякое ощущение содержит в себе элемент мышечного ощущения. Бергсон указал также на роль чувства движения для усвоения двигательных навыков, которое особенно наглядно проявляется в работе мышц, когда человек учится говорить. И наконец, он заявил, что осознанность движения – «абсолютно реальный феномен», подразумевая, что «реально» именно ощущаемое движение, а вовсе не движение материального объекта (Бергсон, 1992б, p. 258).Бергсон ратовал за понимание тела как инструмента духа – за инструментальное понимание ощущений, в том числе двигательных, в процессе деятельности организма, подчиненной велению духа. Такой подход, при котором в центре внимания оказывается моторная сторона психологической жизни человека, наиболее характерен для англоязычного мира благодаря понятиям, разработанным Бэном и преобразованным затем в функционалистские термины, – понятиями, связанными с активностью, обладающей функцией адаптации к среде. Сложившийся таким образом научный язык способствовал развитию психологии, которая признает важность мышечных ощущений для «делания» как нечто само собой разумеющееся. Джон Дьюи, чьи труды по теоретической психологии, пользовались большой популярностью в Соединенных Штатах, писал:
«Я убежден, что в развитии ребенка активная сторона предшествует пассивной; что самовыражение идет впереди осознанного впечатления; что мускульное развитие опережает сенсорное; что движения предвосхищают осознанные ощущения; я убежден, что сознание, по существу, является моторным или импульсивным; что сознательные состояния стремятся проявить себя в действии» (Dewey, 2015, p. 228).
«Сознание, по существу, является моторным или импульсивным»: этот постулат ставил в центр всего чувственное восприятие движения. Он означал провозглашенную Джоном Дьюи переориентацию психологии – от стерильного (чрезмерно интеллектуального) интереса к тому, что люди знают, к дивному новому миру (практического) понимания того, что люди делают. Новые экспериментальные исследования перцепции, когнитивности, внимания и действия должны были учитывать и кинестезию, сенсорный процесс, присущий согласованному «деланию». Двигаясь в этом русле, Чарльз Х. Джадд в 1905 году заявил: «В последние годы наиболее перспективные, конструктивные достижения психологии наблюдаются по линии отказа от вчерашних однобоких теорий чувства в пользу тщательно документированного признания первостепенной важности двигательных предпосылок сознания (Judd, 1905, p. 199).