Чувство и чувствительность

Миссис Дженнингс покинула их ранее обычного, страдая от того, что Палмеры и Мидлтоны еще не разделяют с ней ее огорчения, и, решительно отказавшись от предложения Элинор поехать с ней, рассталась с ними до конца утра. Элинор с очень тяжелым сердцем села писать матери, расстроенная тем, как плохо, судя по этому письму к Марианне, сумела подготовить ее к дурным новостям, но поставить миссис Дэшвуд в известность о том, что произошло, и получить распоряжения относительно будущего было необходимо, и со всей возможной быстротой. Марианна же, спустившаяся в гостиную, едва миссис Дженнингс уехала, присела к столу, за которым писала Элинор, и, следя за движением ее пера, сетовала, что ей выпала столь тяжкая обязанность, и еще больше сетовала на то, каким ударом письмо это будет для их матери.

Так продолжалось около четверти часа, как вдруг Марианна, чьи нервы не выдерживали никакого внезапного звука, вздрогнула от стука в дверь.

– Кто это может быть? – воскликнула Элинор. – И так рано! А я полагала, что мы покуда в безопасности.

Марианна подошла к окну.

– Полковник Брэндон! – произнесла она с досадой. – От него мы никогда в безопасности не бываем!

– Но миссис Дженнингс дома нет, и он не станет заходить.

– Даже в этом я на его деликатность не положусь, – возразила Марианна, уже направляясь к лестнице. – Человек, которому некуда девать собственное время, всегда без малейшего зазрения совести посягает на чужое.

Ее заключение оказалось верным, хотя строилось оно на ложной предпосылке и предубеждении. Но как бы то ни было, полковник Брэндон попросил доложить о себе, и Элинор, не сомневаясь, что сюда его привела искренняя тревога за Марианну, свидетельство которой она увидела в расстроенном, опечаленном выражении его лица и в том, как обеспокоенно, хотя и кратко осведомился он о ее здоровье, не могла извинить сестре подобное пренебрежение к нему.

– Я встретил миссис Дженнингс на Бонд-стрит, – сказал он, поздоровавшись, – и она уговорила меня заехать. Впрочем, без особого труда, так как я предполагал, что, вероятно, застану вас одну, чего мне очень хотелось. Моя цель… мое желание… единственная причина, почему я этого желал… Мне кажется… я надеюсь, это может принести утешение… Нет-нет, какое же утешение?.. Об утешении пока, разумеется, нет речи… Но убедить вашу сестру… раз и навсегда… Мои чувства к ней, к вам, к вашей матушке – вы позволите мне дать им доказательство, открыв вам кое-какие обстоятельства, которые ничто, кроме самого искреннего уважения… кроме горячего желания быть полезным… Мне кажется, моя смелость оправдана… хотя я потратил много часов, убеждая себя, что поступаю правильно, но ведь я могу и ошибаться? – Он умолк.

– Я понимаю, – ответила Элинор. – Вы хотели бы сообщить мне что-то о мистере Уиллоби. Нечто такое, что еще больше обличит его характер. Разумеется, это самая дружеская услуга, какую вы можете оказать Марианне. Я буду благодарна за все, что услышу, как будет и она… но только со временем. Прошу, прошу вас рассказать мне все.

– Непременно. Короче говоря, когда я уехал из Бартона в октябре… Нет, так вам будет трудно понять… Я должен вернуться в прошлое. Боюсь, мисс Дэшвуд, во мне вы найдете очень плохого рассказчика. Не знаю даже, с чего начать. Нет, без моей собственной истории, к сожалению, обойтись нельзя. Но тут я, правда, буду краток. Такая тема, – добавил он с тяжелым вздохом, – не соблазнит меня на излишние подробности.

Он умолк, собираясь с мыслями, а затем с новым вздохом продолжал:

– Вероятно, вы забыли разговор… ведь на вас он, полагаю, никакого впечатления произвести не мог… Наш разговор как-то вечером в Бартон-парке – во время танцев, – когда я упомянул, что ваша сестра Марианна немного напоминает мне одну мою давнюю знакомую.

– Нет-нет, – сказала Элинор, – я отлично помню.

Ему как будто было приятно, что она не забыла.