Чувство льда

– Вера узнала, что напрасно думала о вас плохо, когда поверила, что вы способны изнасиловать женщину. Ей казалось, что она предала вас. А знаете, что случилось три месяца назад? Ей стало достоверно известно, что вас умышленно оговорили, ей призналась в этом Наталья Белоголовцева, та самая девушка, которая написала на вас заявление в прокуратуру. И еще Наталья ей рассказала, что сделала это не по собственной инициативе. Ее попросили сделать это, и даже деньги заплатили. И знаете, кто? Ваш брат Александр! – торжествующе произнес Виктор Евгеньевич.

Филановский даже не вздрогнул. Он поднял на следователя спокойные глаза и произнес:

– Да, я об этом знаю.

– Что вы знаете?! – взорвался Огнев.

– Знаю, что Саша это сделал.

– Откуда?!

– Мне сказал отец Веры.

Черт знает что! Выстрел вхолостую. Нельзя терять лицо, нельзя показывать, что застигнут врасплох, надо продолжать допрос как ни в чем не бывало… Но мысли у следователя как-то бестолково замельтешили в голове, он никак не мог сообразить, в какую сторону двигаться дальше, и решил задавать первые попавшиеся вопросы, чтобы дать себе время собраться и сосредоточиться.

– Значит, с Верой вы не виделись, а с ее отцом общались?

– Николай Иванович приходил ко мне несколько раз.

– Когда именно?

– Впервые – после первой попытки суицида. Потом еще раз, два года назад, когда была вторая попытка. Потом в декабре прошлого года, и еще раз совсем недавно, дня за три до… до убийства Кати. Это имеет какое-то значение?

– В этом кабинете все имеет значение. Зачем он к вам приходил?

– В первый раз он пытался уговорить меня полюбить Веру или по крайней мере не отталкивать ее. Николай Иванович был в отчаянии. Он очень любит дочь и пытался помочь ей, как умел. Во второй раз он пришел со скандалом и обвинениями, называл меня кобелем и развратником, говорил, что в болезни Веры виноват я. И это тоже можно понять. Я не сердился на него. А в декабре он пришел, чтобы извиниться и рассказать мне про Наташу Белоголовцеву. В тот момент я был дома один, и он решил, что я расстался с той женщиной, которая была со мной, когда я отказал Верочке. Он снова пытался уговорить меня обратить внимание на его дочь, уверял, что никто никогда не будет любить меня так, как она, и я могу сделать ее счастливой и здоровой… Это было очень тяжело. И недавно он пришел снова, с этой же идеей. Только дома была Катя, и Николай Иванович ее увидел и понял, что я не один и уговаривать меня бессмысленно.

Ну вот, кажется, мысли пришли в порядок. Виктор Евгеньевич приободрился.

– И как вы отреагировали, когда узнали, что ваш брат заплатил Белоголовцевой за заведомо ложный донос?

– Никак, – Филановский едва заметно пожал плечами. – Сделал для себя выводы.

– Какие?

– Это мое дело. К убийству Кати это не имеет отношения.

– Вы уж позвольте мне самому решать, что имеет отношение, а что не имеет, – сердито сказал Огнев. – Я повторяю свой вопрос: как вы отреагировали, узнав, что ваш брат сделал вам такую гадость? Устроили ему скандал, выясняли отношения или, может быть, затаили злобу и выжидали, когда подвернется возможность отомстить? Что вы сделали?

– Ничего. Я ничего не сделал.

– А ваш брат? Он, наверное, чувствовал себя очень неудобно, когда выяснилось, что вы все знаете.

– Это не выяснилось.

Самообладанию Филановского можно было завидовать черной завистью.

– То есть как? Он не знает, что вам все известно?

– Не знает. Я ничего ему не сказал.

– Но почему? Почему вы промолчали?

– А зачем говорить? Вы совершенно правы, он действительно чувствовал бы себя крайне неудобно, если бы узнал, что мне все известно. Я не хочу доставлять брату неприятные ощущения. И что изменилось бы, если бы я поговорил с ним? Прошлое от этого не изменится, а будущее можно испортить. Саша все равно не станет другим, он такой, какой есть. Так что толку в разговорах, выяснениях и объяснениях?

– И вам даже неинтересно было узнать, зачем он это сделал?