Чувствуй себя как дома

Мы ныряем в полумрак дома. В ушах — безумное «тик-так» и бормотание, далекое-далекое. Я завидую Темычу. Для него это — крик. Что-то вроде наушников. Мальчишка щелкает громкость на максимум и наслаждается звуком. А я… Я стою за его спиной и пытаюсь уловить знакомые ноты.

Душно. Черные стены, дырявый потолок, пол — в земле. На подоконнике валяется Облако. Темыч замечает его мгновенно.

— Он… Почему он не у тебя?

— У меня.

Паршивое оправдание.

— Значит, это твой дом?

— Мой.

Ты даже не представляешь, насколько мой.

— Здесь есть подвал. Сюда монстры не полезут. — Я пинаю ботинком прогнившие доски. Из дыры в полу несет сыростью и мочой, на лестнице скрутились морским узлом черви.

— Там темно. — Темыч сосредоточенно смотрит куда-то мимо меня. Ему трудно отключить слух. Трудно усмирить подрывника.

Выудив из кармана фонарик, я отдаю его мальчишке. Я подготовилась. Я все просчитала. Я… нигде не ошиблась.

Темыч прыгает на ступеньку к червякам и гладит их.

— Они тоже прячутся, — объясняет он. — От тех хищников.

— Видишь, тебе не будет скучно.

— А ты?

— А я убью всех монстров и вернусь за тобой.

— Так нечестно! — возмущается Темыч. — Возьми меня!

Я сажусь на корточки.

— А как же черви? Они не выживут без тебя. Обещаю, я приведу тебе самого опасного монстра, и ты сам решишь, как с ним быть.

Поднявшись, я подхватываю доски. Темыч наблюдает, как над его макушкой смыкается тьма. Как я хороню его в костях Ворона, чтобы чудовища точно не пробрались к мальчишке — или он не пробрался к ним. Я опрокидываю шкаф и перетаскиваю его на прогнившие доски.

Я спасена. Осталось только побеседовать с монстром.

* * *

Илона складывается в позу собаки, и ее ступни омывает море. Солнце выглядывает из-за туч. Утренние лучи скользят по песку и бутылкам пива. Моросит мелкий дождь, и над волнами появляется радуга — на все небо, или даже больше. Обнимает поселок, улыбается ему, как старому другу. Силуэт Илоны похож на идеально ровную букву «Л». Если смотреть издалека, ее можно принять за штендер. С рекламой домов, определенно.

Мне не страшно. Не страшно и морю — второй день волн почти нет. Мы с ним связаны.

Я шагаю к Илоне и снова и снова проваливаюсь в песок — он засасывает меня, хоронит, и так — спасает. Он тоже мой друг.

— Доброе утро, — шепчу я.

Как странно. Почему, вывернув себя наизнанку, посерев в больнице из-за туберкулеза, побив всю посуду в квартире, мы продолжаем говорить «доброе утро»? Почему нельзя произнести: «Дерьмовое утро. Тебе чай или кофе?»

Буква «Л» выпрямляется. Синяки под глазами, бледная кожа, взлохмаченные волосы… Кажется, Илона ненавидит клетки.

— Красивый рассвет, да?

— Я все знаю.

— О чем ты? — хмурится она, и ее брови превращаются в длинное тире.

— Ты попросила у Ворона кое-что особенное.

Машинку на радиоуправлении.

— И что же?

— Точнее — кого, — рычу я.

Илона пятится и мотает головой.

— Что ты несешь…

— Второй муж — носитель здорового тела. Я — подарок дому, ведь за такую услугу нужно немало заплатить. Но я не позволю тебе это провернуть, ясно? Не позволю. Ты прикидывалась идеальной женой, готовила сырники по утрам, обнимала мужа, но ты не любишь его. Ты ищешь прошлое, а оно от тебя бежит. — Я иссякаю и хватаю ртом воздух. — И Темыч растет таким по твоей вине. У чокнутых мамаш не бывает нормальных детей!

Илона едва не плачет. Мое «не бывает» проникает в нее через поры. На лбу, на носу, вокруг губ темнеют морщины-паутинки.

— Чокнутая здесь только одна. И это ты.

Губы Илоны не шевелятся. Звук течет из ее рта, как кровь. «Не бывает» добралось до сердца.

Но мне не страшно. Темыч меня спасет. Илона любит сына, а ее сын похоронен по соседству с червями.

— Артем слышит их. Да, Аня, он слышит твоих друзей. Ему… тяжело справиться с даром. Небо, он же совсем маленький, но проклятые Zahnrad не жалеют никого. За последние десять лет у них накопилось множество историй. В кинотеатрах на такие фильмы детей не пускают. Такие книги не продают несовершеннолетним. Они ломают психику, а в качестве утешительного приза разговаривают с тобой! Я водила Артема к психологу, но… Врач ведь не оглушит его. И не заткнет Zahnrad. Поэтому я рискнула. Подарила дому полотенце Артема. Ты из-за него так разволновалась? Зря. У вас одинаковые. «А» — Артем. Я попросила Ворона… Не тревожить моего сына. Отнять у него дар.

— Я не знала…

Илона трет лицо ладонями. Еще немного — и кожа слезет. Еще немного — и от нее останутся лишь шестеренки и циферблат.

— Я мечтаю, чтобы Артем вылечился, — бормочет Градинарова. — Чтобы он играл во дворе с детьми, а не с открученными конечностями игрушек. Чтобы он не общался с кирпичными монстрами. Чтобы рисовал Буратино, а не чьи-то кишки. Разве это плохо?

Мой идеальный план разваливается. Стук-стук — конструктор падает на песок. Я перепутала. Выбрала не тот указатель. Щеки полыхают. Солнце поднимается все выше. Оно тоже горит, изо дня в день, из века в век. Ему очень-очень стыдно за что-то.

Дай пять, солнце.