Чувствуй себя как дома

Эти слова слишком огромные, она тонет в них, как в рубашке для великанов. И сама себе не верит.

— Почему не поехала?

— Потому что Сокол меня вылечил. Сокол, не Бруно.

Лида мечется по комнате. Она похожа на мокрого чау-чау — без кокона роскошной шерсти. Без защиты.

— Он не отпустит меня. Заболеет. Я — единственная его надежда. А Бруно… Бруно справится и сам. Он сильный. У нас, у каждого без исключения, есть свой дом. Сгоревший или здоровый — неважно. Кем бы будем, если предадим его?

— Лида, Лида, Лида… — Я преграждаю ей путь и хватаю за плечи. — Ты же счастлива с Бруно, разве нет? Не забывай, что ты тоже герой.

— Трусиха я, вот кто! Мы любим друг друга, но что делать с любовью домов? — Лида отстраняется и подплывает к окну. — А ты не сдавайся, Захар. Ищи Тору. Это глупо — остановиться за шаг до Эйфелевой башни только потому что сломался светофор.

Мне нечего ответить, поэтому я просто спрашиваю:

— Будешь кофе?

И иду на кухню за чашками, пообещав себе, что посмотрю по сторонам и перебегу дорогу.

* * *

Лида ушла, пока я заваривал кофе. Исчезла. Чашка с горячим напитком ей оказалась не нужна. Как и Бруно. Сокол — вот ее панацея. Вот ее лучший друг.

Но уже через пару дней, поздним вечером, я встречаю ее на улице — едва держащуюся на ногах, с бутылкой дешевой водки.

— О! Захар! — восклицает она. — Ты чего не спишь? У тебя же завтра тре-ни-ров-ка. Кто теперь работает физруком? Признавайся!

Я отвожу ее к себе и укладываю спать. Без расспросов, но с твердым намерением поговорить утром о Бруно. Попытаться ее убедить, что Сокол не заболеет, если она слетает на неделю в Германию.

Это же так легко.

Но мои планы рушатся. Молниеносно, в пыль, потому что Лида не спит. Лида кутается в одеяло и шипит:

— Я зарежу ее. Эту мразь. Бруно думал, что в случае чего вылечит своего Соловья, поверил ей. А она решила отомстить за своего братца, который сам полез в горящий дом. Часы не должны спешить, и мразь знала, что не должны. Но — посоветовала их ускорить, искусственно создать тахикардию. Мой Бруно… Он погиб, Захар. На него упал кирпич.

— Ч… Что?

Но Лида больше не произносит ни слова и только изредка всхлипывает.

Бруно мертв.

Мертв.

Какая чушь.

Я не смею пошевелиться и целую ночь сижу в кресле. Вспоминаю этого огромного человека, его голос, глаза, но — тщетно. Он недосягаем. Очередной сошедший с ума дом. Очередной безликий тикающий механизм. Бруно существовал лишь однажды, когда умирала Чайка. А после — исчез. Растворился в воздухе.

Но… кто ему отомстил?

Я стискиваю зубы. Нет. Лида просто напилась. Она не в себе.

* * *

Утром Лида бормочет бессвязные извинения, литрами пьет воду и больше не грозится, что кого-то зарежет. Я благодарен ей и молюсь небесам, чтобы мои догадки не подтвердились. Или, по крайней мере, чтобы я не узнал, если они подтвердятся.

А впрочем, это точно не Тора. Тора бы не смогла.

Тора добрая.

Целую неделю Лида проводит в Кельне, а потом возвращается и — запирается в Соколе.

Теперь мы почти не видимся. Но если все же стакиваемся, поспешно киваем и скрываемся каждый в своем доме. Лишь бы не думать, кто убил Бруно.

Лишь бы не думать, кто убивает нас.

Глава 34

Захар

ДО

Мне тридцать один.

Мне тридцать два.

Мне тридцать три.

Или уже миллиард — не разберешь.

Я не думаю о Торе, как о ком-то материальном, осязаемом. Она — фиолетовый цвет. Облако. Музыка в наушниках.

«Дьявольская трель».

Но сердце Ворона по-прежнему бьется. А значит, все было. Было.

Я говорю себе об этом каждый день. И каждый день сомневаюсь.

Матушка поглядывает на меня с тревогой. Зубы сцепляет, барабанит пальцами по столу. Клянусь, скоро она его продырявит.

Да и я тоже.

Мы тебя любим.

Я зависим от этой фразы, как нитка от проклятой иглы. Она штопает, штопает, штопает, а я тащусь следом. И если я все же чайник с накипью, то где-то на дне, между частичками облупившейся краски, прячется догадка. Но я не чищу себя. И никогда не обвожу наши ладони. Не зачеркиваю дни на календаре. Я вообще туда не смотрю и давно выкинул бы его, если бы не матушкины протесты. Какая разница, что покрывает землю — снег или листья, когда ты застрял за две ступеньки до звезд?

Мы больше не сжигаем дома. Нас перевели в мастерскую, обучили и заставили собирать мертвые механизмы.

Моя жизнь застыла, как смола на стволе ели, и, наверное, я не замерзну, даже если прогуляюсь в минус сорок без одежды. Ведь главное — закрыть глаза. Это мое правило. Моя молитва.

Но однажды молитва не срабатывает, и ступеньки рушатся. Неожиданно. Без предупреждения.

Мы с Ди бредем ко мне. Матушка обещала заварить нам чай и пожарить сырники. Я радуюсь. Я всегда радуюсь, когда темнеет. Это значит, что наша смена закончилась. Лимит мертвых сердец исчерпан.

И вечер бы прошел как обычно, до тошноты бессмысленно, если бы не Ворон. Если бы не люди на холме. Если бы не новенький решетчатый забор. Ворон где-то откопал хорошего косметолога. Или ему откопали.

Я щурюсь — что же там творится?

Моего тикающего друга окружили незнакомцы в серой форме. Повсюду разбросаны кирпичи и чаны с цементом. Рядом пыхтят грузовые машины.

Это не спасатели. Это строители.