Чувствуй себя как дома

— Молодец, сынок. — Матушка гладит меня по плечу осторожно, словно боится, что я рассыплюсь. — Но… постарайся больше не встревать в передряги, ладно?

Глава 4

Анна

ПОСЛЕ

Я опускаю чемодан и разочарованно интересуюсь:

— Что это?

Лишь крохотная часть Анны Рэу ликует: ребенок-маньяк — маньяк только наполовину. Темыч не солгал. Он правда устроил резню.

Для игрушек.

У мохнатого зайчика, едва ли не большего, чем хозяин, отрезаны уши. Макушка щедро смазана красным. Я вспоминаю об испачканных ладонях и облизываю алые пятна.

Смородина.

Ску-ко-та.

Ты не прошел экзамен, Темыч. Я передумала тебя красть. Ты плохой персонаж.

В дальнем углу валяются копыта жирафа и куски ватного мяса. У плюшевой лягушки отрезаны лапки. Кукла, умеющая моргать, лежит с вспоротым животом. Полое тельце набито красными тряпками.

На люстре висит хвост кота.

Игрушечного, естественно.

Обои в цветочек покрыты алыми брызгами.

Мы и правда в могиле. Заживо похороненные с несчастными зверями.

— Зачем? — Я поднимаю с пола бесхвостого кота и прячу пальцы в «окровавленную» шерсть.

— Играл в смерть.

Темыч не спешит ко мне. Он застыл на пороге и, клянусь, взглядом кромсает из меня снежинки.

Я погорячилась. Мальчик может пригодиться, если удивит.

Пройди испытание и получи приз.

Никто из моих персонажей не играл в смерть. Мальчишка будет эксклюзивом. Болезнью книги, ее шизофренией. Но, как ни странно, истории за это и любят. Истории, но не людей. Людей — боятся.

Ему лучше со мной.

— Ты интересный ребенок, Темыч. — Я обнимаю покалеченного кота. — За что ты его?

— Понравился?

— Да.

— Дарю. Но хвост оставь. Я… не наигрался.

Мы молчим — скорбим об игрушках. Считаем капельки крови на обоях. Странно: пять минут назад я бы предпочла считать цветочки, но теперь — мальчишка заразил меня.

— Зачем приехала?

— За прошлым, — отзываюсь я.

— Здесь его нет. Сто пудов. По крайней мере, я не встречал. — Темыч чешет нос сквозь пакет. — Поспрашивай у них. Они в курсе. Они встречали.

— Кто — они?

— Игрушки.

Как только я отворачиваюсь, чтобы осмотреться, этот дьяволенок с пакетом на голове запирает меня.

Скрипят половицы. Шлепают шаги.

— Темыч?

Черт.

Он… пошел за ножом?

Нет.

Он закопал нас с игрушками. И поставил крест.

Я стискиваю кота до дрожи в пальцах.

— Открой.

— Угадай, где живет прошлое, — раздается из коридора.

— Без понятия.

— Там, где и мои игрушки.

Нигде.

Очень смешно.

— Темыч, открой. — Я пинаю коленом дверь. — Открой немедленно! Позови родителей!

И барабаню что есть мочи.

Интересно, как бы отреагировала Рита? Расхохоталась бы мне в лицо? Выплюнула бы что-то вроде «Ну ты и дура, сестренка. Зачем пошла за ненормальным?» Или… «А вы подружитесь. Вы почти близнецы».

Комната обнимает меня, душит. Давит на уши. А стопы Темыча шлепают все дальше и дальше.

— Куда? Куда ты?

Я подаюсь к окну. Пора, Анна. Хватит на сегодня приключений.

Игрушки пялятся на меня, ждут чего-то, но я унесу лишь кота. Он мой. Я постираю его и пришью новый хвост. Назову Облаком: у него на спине огромное белое пятно.

Мы подружимся.

Я прислоняюсь к окну.

Если разобью пару стекол, получу свободу.

Через день сцены с искалеченными игрушками посереют. Я их отретуширую, уберу кровавые брызги, замажу несчастные мордочки, сниму с головы сумасшедшего мальчика пакет, нарисую ему улыбку.

Через неделю — скомкаю эту комнату, как дурацкую фотографию, и швырну в урну. Забуду о ней навечно. И не вспомню, что стряслось десять лет назад.

Потому что я убью страх.

Я обнимаю кота и жмурюсь. Нельзя прятаться. Нельзя отгораживаться от безумия. Темыч — мое лекарство. Таблетки от амнезии. Знать бы только, какая доза смертельна.

Я представляю, как мальчик идет в кухню. Как роется в ящике со столовыми приборами. Как мечтает, чтобы я пополнила его коллекцию мертвых игрушек. Чтобы он, кот и я были не разлей вода.

Я хотела превратить его в буквы. Он хочет превратить меня в фарш.

Он хороший повар.

Что будет через неделю? Процентов сто — я все забуду. Мертвецы не злопамятны.

Рита примчится и наймет дешевого детектива. Виталина Семеновна будет глотать успокоительные вместо завтрака, обеда и ужина. К моим ученикам заявится новый преподаватель, который сойдет с ума от щелканья ручки. Вышвырнет ее в окно. Запретит детям во время занятия мечтать.

А я буду с котом и Темычем. Они расковыряют мое «было».

Подрывник близко. Он почти вылечился. Он включает мне фильм, где я…

Тик-так.

…сижу под кроватью и шарахаюсь от сапог. Пыльных, потрескавшихся. Они скоро распадутся на атомы, а хозяин до сих пор их не выкидывает. Любит.

Интересно, а что еще он любит? Рисовать? Петь? Уничтожать?

Я зажимаю уши ладонями — больно. Вчера мне их прокололи, но я терплю. Лишь бы не слышать песню. Ее включил чужак — на запредельной громкости. Нельзя так. Любой плеер предупреждает, что нельзя. Но мужчине плевать. Он не боится оглохнуть. Он боится чего-то другого, и это «что-то» прячется в нашем доме.

Тик-так.

Песня клубится дымом. Заполняет пространство расплавленным металлом. Я и есть расплавленный металл.