Чужая осень (сборник)

Выражение лица Бойко почему-то изменилось. Хотя он молча кивнул головой, но я сразу догадался, что это кино, по мнению экономного Игоря, должно стоить куда дороже.

— Только, Игорек, — не обращаю внимания на изменившееся настроение руководителя пресс-группы, — в связи с Велигуровым возникли некоторые осложнения, так что… Мне продолжать?

Игорь качнул головой и улыбнулся:

— Не нужно. Кстати, эти документы попали ко мне даже не через третьи руки.

Когда Игорь ушел, Рябов, наконец-то, соизволил открыть рот и глубокомысленно заметить:

— Эта операция может обойтись и в миллион.

— Учитывая появление Петра Петровича?

— Ага…

— Даже если бы там ничего стоящего не было, — медленно закипаю я, — готов потерять миллион, чтобы прищемить нос конторе. Нашли кого пугать…

— Твое самолюбие никогда не стоило так дорого, — намекнул на наши прошлые подвиги Рябов.

— Какое самолюбие, Сережа? То, что нахапал Велигуров, по оценкам Леонарда, стоит не меньше пятидесяти миллионов. Но ты же знаешь, когда речь заходила о долларах, наш старичок всегда считал в сторону уменьшения. Кроме того, я точно знаю, что в его, скажем так, коллекции есть подсвечник из платины.

— Зачем тебе столько света? — Рябову оставалось только шутить, хотя и терся он возле меня долгие годы, но в антикварных делах «плавал» не хуже большинства искусствоведов.

— Это подсвечник Береля. Он был первым золотых дел мастером, работавшим из платины. Разве ты не хочешь, чтобы самый первый подсвечник, созданный из платины, украшал мой рабочий стол?

5

Люди почему-то считают, что ночь создана природой для отдыха. Мне это кажется неверным. Ночь — пора вдохновения поэтов. И хотя я не поэт, мне тоже почему-то самые дельные мысли лезут в голову исключительно ночью. Это, конечно, не означает, что днем у меня голова работает на уровне нашего Совмина, но именно ночью дают себе короткую передышку телефоны. И храпит в своей спальне моя нежно любимая супруга Сабина, нажевавшаяся всяких там димедролов с балласпонами, не гоняет с воплями по дому главный замысел покойного Вышегородского — Гарик. И только одного из квартирантов, почему-то постоянно спящего днем, обуревает такая же бессонница, как и меня. Только вот квартирант с утра завалится спать, в то самое время, когда Саша повезет меня в «Козерог» для очередной дозы трудовых свершений на благо родины.

Так что спокойно устраиваюсь в любимом вольтеровском кресле Вышегородского и раскрываю папку, привезенную Игорем. Я знал о Велигурове очень многое, но одно дело знать, а другое дело — получить доказательства, которые заставят персонального пенсионера Велигурова, доблестно пропахавшего на власть Советов сорок лет, продать свою коллекцию.

Мне жаль пенсионеров. Всю жизнь вкалывать за копейки, так еще и на старости лет их обворовали. Не всех, конечно, а только тех, кто верил этой поганой власти. Впрочем, за что они боролись, на то и напоролись. Все только и говорят о какой-то необходимой социальной защите населения. Так оно и есть. И к этой высшей мере социальной защиты, как формулировали еще во времена молодости нынешних пенсионеров, их первых и приговорили. Но чисто по-человечески мне пенсионеров жаль. Поэтому продолжаю скупать у обнищавших до предела людей всякие ненужные им картинки и побрякушки. При том плачу им раз в десять больше, чем это бы сделало государство в аналогичной ситуации. Так что они могут по-человечески провести остаток своей жизни. И даже надеяться на вполне достойные похороны, в отличие от подавляющего числа граждан, из которых сперва высосали все соки, затем отняли с трудом накопленные копейки и бросили на произвол судьбы. Для них нет ничего — ни бензина у «скорой», ни лекарств у врачей, ни гробов в рассрочку.

А вот Велигурова мне не жаль. Потому что у него шикарная генеральская пенсия и кое-что в загашнике. И его замечательную коллекцию я приобрету исключительно по старым государственным расценкам, как бы не пыхтел Петр Петрович.

Эта фамильная коллекция стала собираться еще в те времена, когда известный ученый, профессор Краснов заработал пулю в качестве признания своих заслуг перед родиной. Семью Краснова просто вышвырнули из Москвы, даже не расстреляли, подчеркивая тем самым исключительную гуманность советской власти. Правда, чтобы домочадцы Краснова не сильно этим гордились, их сходу определили в лагерь для членов семей изменников родины. А вот вышли они из лагеря своим ходом или вперед ногами — этого я не знаю.

До того, как свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, освободившая народ от царского гнета, профессор Краснов нагло паразитировал на шее рабочих и крестьян. Он делал какие-то совершенно ненужные научные открытия, причем, прошу заметить, не из любви к родине, как нынешние ученые, а за приличные гонорары. Профессор-корыстолюбец вдобавок переродился, потому что вместе с университетским дипломом получил личное дворянство.