Чужая война

Мечом рассекают время
На дни года и столетья,
И рвут поля и дороги
На ярды, мили и лиги.

Она не плакала, хотя слезы, кажется, сами наворачивались на глаза. Она разучилась плакать. Когда? Нет, вспоминать было нельзя. Страшно было вспоминать.

И больно было.

А комната все-таки расплывалась перед глазами, подергивалась туманной дымкой. И вместо Кины плакали струны.

Когда ты глаза закроешь
И страх, как стрела, в сердце
Вонзится, пробив кольчугу,
Ты вспомни потухшее небо,
И взмах руки торопливый,
И выжженный берег моря.
Нам никогда не быть вместе.

Эльрик… Ей показалось, что он вырос в дверях. Огромный и сильный… Далекий. Чудовищно, невообразимо далекий.

Элидор

Принц стоял, прислонившись к косяку. Слушал молча. А Кина пела. Не для Ридала. Для Элидора. Для себя. Для Сима и Эльрика, которых не было здесь. Которых никогда не будет здесь. Она пела для них, как пела когда-то давно, очень давно на коротких привалах. На полянах в лесу. У жарких костров. Под ровный шум великанских сосен.

Нам никогда не быть вместе,
Ведь даже Боги не в силах
Связать две судьбы воедино
Запутавшись в снах и верах,
В сетях чужих подозрений,
Простимся же так, как должно.
Нам никогда не быть вместе…

— Выйди, — неожиданно резко и холодно сказал Элидор Ридалу.

Тот молча поднялся и исчез из комнаты. Принц присел рядом с Киной. Помолчал, словно подбирая слова.

— Я собираюсь уехать, малыш, — сказал он наконец. — Ненадолго. На несколько дней. Мне нужно побыть одному. Разобраться во всем. Понимаешь?

— Понимаю. — Кина кивнула. — Мне тоже. Возвращайся скорее, ладно?

Элидор молча поцеловал ее и вышел.

Пустые земли (Аквитон)

Сначала было солнце. Солнце било сквозь зеленые листья, бликовало на их гладкой поверхности, путалось в траве золотыми нитками света.

Потом был Тарсаш, подошедший, когда император открыл глаза. Конь постоял, подышал в лицо, покорно стерпел то, что Эльрик ухватился за его ногу, чтобы сесть.

— Великолепно. — Шефанго огляделся.

Лес, где он оказался, был совсем не тот лес, из которого ушел Торанго в Гнилой мир.

Там была хвоя. Здесь — листья. Там был север. Здесь, без сомнения, юг.

— Я доберусь когда-нибудь до побережья или нет?! — зарычал де Фокс, и даже птицы испуганно примолкли.

Эльрик выругался вполголоса, не спеша поднялся на ноги. Прислушался к себе. Все, что могло болеть, болело. Что не могло — болело тоже.

— Два дня отдыха. — Император улегся на травку, под копыта коня. — Не кантовать.

Вернуться в родной мир было приятно.

Два дня Эльрик отсыпался, питаясь, чем Боги пошлют, а Боги послали небольшого упитанного кабанчика, и де Фокс бессовестно подстрелил его из арбалета.

Разумеется, он знал, что на кабанов так не охотятся. С таким арбалетом, как у него, вообще ни на кого не охотятся. Ну разве что на драконов. Однако пища даже хрюкнуть не успела. Единственная беда: кабанчика пришлось тащить к месту стоянки на собственном горбу.

Его Величество вполне серьезно поразмыслил, а не проще ли будет перенести лагерь. Все-таки позвать Тарсаша и забрать Меч — это совсем не то, что переть на себе тяжеленную тушу. Но место для стоянки было выбрано очень уж удачное. А кабана он пристрелил в звенящих комарами зарослях ивняка.

И не то чтобы комары шефанго смущали. Не кусают они тех, у кого кровь черная. Влажно было в ивняке. Грязно. Противно.

Эльрик тащил кабанчика в гору и жаловался всему лесу на слабость и немощность. Только на вершине он сообразил, что мог просто «исчезнуть» в лагерь.

Впрочем, несмотря на озарение, дальше император все равно пошел пешком.

Мясо он ел сырым. Тосковал по табаку. И все было хорошо.

Утром третьего дня Эльрик наконец сообразил, что пробыл в Гнилом мире не меньше трех месяцев и давно следовало бы наступить зиме, а вокруг стояло самое настоящее лето, и осень совсем еще робко заявляла о своих правах.

Даже не пытаясь что-то для себя понять, шефанго потянул к себе Меч.

Эльрик де Фокс

Сила. Сила, проснувшаяся во мне там, рядом с Башней. Скрученная, как пружина. Готовая рвануться, раскрываясь, вливаясь потоком в то русло, куда мне придет в голову направить ее. И Сила Меча, сроднившаяся со мной.

Снова пришло холодное безразличие ко всему, как тогда, когда почуял я Силу в первый раз.

Есть Меч. И есть я. А все остальное неважно.

Пришло и отхлынуло, как будто пробовал меня клинок на прочность. Или… дарил способность отрешиться от всего, скользнуть в Равнодушие по узкой ленте лезвия.

И снова жгла память о том, что было. И тянуло в бой стремление к тому, что еще будет.

Элидор, Кина, Сим… Неоплаченный долг…

Ямы Собаки…

И Тьма.

Вера, от которой я отступился.