Чужая здесь, не своя там. Часть вторая

Какая там гордость? Я уже через неделю хотела взвыть и умолять мастера пожалеть меня. Количество информации, практических занятий, а вместе с ними и едких насмешек, порой даже на грани оскорблений, посыпались на меня в неимоверных масштабах. Иногда казалось, что я не вынырну из-под всего этого. Было тяжело, но… потихоньку я начала втягиваться. Дома тоже все успокоилось. Когда мы с Данфером вернулись, он заверил обеспокоенных женщин, что опасаться нечего.

— Вы бы знали, какие заумные книжки он ее заставляет учить, — будто по секрету сообщил Даник им.

Элодия и Банафрит смотрели с недоверием.

— Честно-честно, — продолжил Даник, — я сам одну такую листал. Ничего не понял.

Я еле удержалась от улыбки.

Разумеется, время от времени они интересовались моим успехами на ученическом поприще, пытались выведать о моих взаимоотношениях с мастером… Пока не услышали, как я называла его совсем неприличными словами, не подобающим благородным эдель, когда корпела над особо заковыристым заданием, обложившись справочниками и учебниками.

И вроде бы все налаживалась, все было хорошо и жаловаться не на что. То ли я отвыкла от спокойной жизни, то ли еще что, но все равно какое-то беспокойство подтачивало благостную картину.

Каждый раз, когда я открывала почтовик, сердце как будто тисками сжималось и холодели руки. Плохих вестей от родителей не было. Впрочем, как и хороших. Письма были странными… И вроде бы мама все также интересовалась моими делами, и вроде бы все также же рассказывала о своем, но все равно как будто что-то поменялось. Она выспрашивала меня о Геделриме, сначала понемногу, и мне казалось, что ей интересно как я тут обустроилась. Потом расспросы стали более подробными. Я решила, что они собираются перебраться сюда. И мне бы радоваться… В ответ вопросы: «Вы что, хотите тоже здесь обосноваться, когда все уляжется?», я получала: «Мне же нужно знать, как ты там, дочь». Сомнение грызло меня изнутри, не давая покоя, а недоверие обижало. Возможно, мама не хотела обнадеживать меня раньше времени, тем более с мятежниками все еще ничего решено не было — они затаились и вылавливать их стало тяжелее. А возможно они еще и сами не определились — ехать сюда или нет. Но ведь поделиться планами можно было?

Папа же тоже стал иногда слать мне послания. Про себя ничего не писал: узнавал лишь как я. Интересовался, чем я занимаюсь, раз живу теперь самостоятельно, да еще и подопечный у меня появился. Позже я поняла: он откуда-то знает, что я теперь уже без блокировки и решила освоить магию. Сначала нехотя, а потом уже больше раскрываясь отцу, я поделилась с ним своими достижениями. Он хвалил и явно радовался за меня. Ни одного слова упрека, что, дескать, не женское это дело, мне не было адресовано. Хотя когда я об этом заикнулась маме, она была категорична: такое занятие мне ни к чему, хватит мне и видения. Почтовик был отцовским, поэтому и получалось, что письма сначала проходили через его руки. Маме я писала одно, папе другое, и судя по тому, что мама так и не узнала о моих успехах на этом поприще, папа с ней не всем делился. Я начала вносить разлад в собственную семью. А мне всего лишь хотелось, чтобы родители за меня радовались.

Брат тоже не обделял меня своим вниманием, вот только оно было… односторонним что ли. Он рассказывал о себе, а обо мне уже не особо интересовался. А началось это после того, как я сообщила о том, что у меня появился Данфер. Возможно, он так проявлял ревность. Но ведь он мой брат — один единственный, родной. Мне очень хотелось, чтобы он меня понял, но мы, наоборот, начали отдаляться.

Учеба, общение с Данфером, вечерние посиделки с Банафрит и Элодией — я спасалась как могла. Это все то, что не давало мне погрязнуть в унынии, то, что не давало захлестнуть меня ощущением безысходности.

Однако даже мастер заметил, что я несколько осунулась и слишком часто погружаюсь в собственные мысли, забывая об окружающем.

Учеба не то, чтобы перестала меня привлекать, но стоило только начать чем-то заниматься, как мысли все равно возвращались к семье, и я забывала обо всем остальном.

Так один раз даже чуть не оттяпала себе кусок пальца, когда работала с родицитом — резец сорвался, не оставив следа на камне, но поранив палец.

— Держи, — Йеннер кинул мне уже потертый справочник.

Я с недоумением посмотрела мастера, но придвинула к себе книгу.

— Я что сказал тебе сделать? — недовольно спросил он у меня.

— Обработать камень, — все еще не понимая, что не так, ответила я.

— И тебя ничего не смутило?

В руке я все еще зажимала платок, хоть кровь и остановилась. Я пожала плечами. Дал задания, я его выполняю. Что не так?

— Ищи таблицу коэффициентов твердости минералов, — в голосе Йеннера уже было ледяное спокойствие, но я понимала — разозлила его. Вот только чем, не могла понять. — И благородная эдель, будьте так любезны, не заляпайте страницы кровью.

Я сжала зубы, но сделал то, о чем он сказал. Увидела искомое и ахнула — у родицита коэффициент был шестнадцать из двадцати.

— Поняла? — процедил мастер. — И куда ты полезла с обычным резцом?