Чужая здесь, не своя там. Часть вторая

— Вполне, — кивнула я.

На площади перед зданием концертного зала было людно. Что же там внутри?

Я помнила, как такие мероприятия проходили в Саганионе. Изысканно одетые обеспеченные дамы с сопровождении не менее блистательных мужчин. Каждый пытался затмить другого — все напоказ, нарочито небрежно, но с единственной целью — поразить окружающих. Какое кому дело было до музыки?..

В вестибюле перед гардеробом я поразилась противоположному: люди тут присутствовали самые разнообразные. И вполне безбедные, одетые в меха, укутанные в драгоценности, опоясанные роскошью и достатком; и люди явно со средними доходами и возможностями, облаченные в добротные наряды не лишенные намека на красоту; и те, кто пришел не показывать себя, а именно за музыкой.

Наши места оказались во втором ряду амфитеатра. Практически в самом центре, откуда хорошо просматривалась сцена. Но ведь мы пришли сюда не глазеть.

— Почему здесь? — решила полюбопытствовать я. Все же Стейнир не производил впечатление искушенного в этом вопросе.

— Знающие люди сказали, что тут самый хороший звук. Вот и убедимся.

— Или опровергнем, — не удержалась я от замечания. О чем тут же пожалела.

Нужно было чем-то сгладить свои слова, а потом мне пришла одна мысль. Если это по мнению «знающих людей» лучшие места, то учитывая всеобщий ажиотаж — а зал был заполнен полностью, — билеты на эти места достать было проблематично — нужно было покупать заранее. Я покосилась на своего спутника — это ж когда он приобрел эти билеты? Навскидку — месяц, два назад. Или перекупил их втридорога…

Я ничего не успела произнести, так как концерт начался.

Мне, никогда не видевшей моря, показалось, что меня снесло волной в самую пучину, погрузило на глубину, утянуло чуть ли не до дна, выбив из груди весь воздух, а потом резко выбросило на берег. Стейнир правильно сделал, что послушался своих знакомых — слышимость здесь была потрясающая. И музыка, словно морская вода — неистовая, своенравная, смыла меня из этого зала куда-то в неведомые дали, в совершенно другое место, словно действительно выбросило на песчаный берег далекого необитаемого острова. Музыка не была вокруг меня — она меня пронзала, опутывала, будто бы соленая вода разъела кожу и просочилась вовнутрь, в душу. Казалось, что музыкальные мотивы, как прилив и отлив чередуются, то уносят за собой, то выкидывают обратно. И только якорь не давал мне окончательно исчезнуть, скрыться в водовороте эмоций — только после окончания концерта я поняла, что сижу, уцепившись в руку своего спутника. Перчатки почему-то на месте не было.

— Вы плачете? — обеспокоенно спросил Стейнир.

— Просто это все музыка. Она такая… — охрипшим голосом произнесла я, так и не зная, как же выразить свое состояние.

Именно под впечатлением от концерта мне вспомнился давний сон.

«— Ты любишь море? — вдруг спросил он у меня.

— Не знаю. Я его никогда не видела.

— А оно тебя полюбит. И обязательно поможет.

— Что ты имеешь в виду? Мне нужно уехать к морю? — недоуменно переспросила я.

— Нет, — Инеп покачал головой. — Встретитесь случайно».

Такая уверенность как сейчас никогда меня не сопровождала. И у меня наметился хотя бы приблизительный план действий, раз пока не очень-то везло. Случая я ждать не буду.

Саганион встретил меня оттепелью: неприятной, сырой, пронизывающей ветром, хлюпающей кашей из полурастаявшего снега и песка.

Встреча у Ровеснийских, наоборот, была теплой.

— Ты так замечательно выглядишь. Словно… — эдель Фордис расцеловала меня, взяла за руки, отступила на шаг и принялась пристально разглядывать. — Я даже не могу подобрать слова. У тебя явно что-то хорошее произошло. Я рада.

Она еще раз крепко меня обняла и прошептала на ухо — сообщала потаенное:

— У нас тоже есть радость. Как пообедаем, будем делиться.

Я поразилась теми изменениями, что случились с ней. Не то, чтобы исчез, но поутих огонек печали в ее глазах, морщинки словно чуть разгладились. Я не так часто, как эдель Фордис бы хотелось, навещала их, но всегда отмечала, что даже безупречная осанка у нее стала пропадать, и гордо расправленные плечи поникли. И вот сейчас все иначе: ясный взгляд, искренняя, лучистая улыбка, прямая спина. Все это не было наигранным.

Одной из причин таких изменений оказалось резкое улучшение дел у Эйрика. К обеду он спустился довольно бодро с лестницы, хоть и трость в его руке казалась чем-то несуразным, чужеродным.

— Бегать не смогу, но в седле уже держусь довольно крепко.

Его мать тепло улыбнулась и погладила сына по руке.

— Рик даже отказался от комнаты на первом этаже. Ты бы знала, как у меня сердце заходилось, когда он одолевал эти ступеньки. Упрямый, — последнее было произнесено чуть ли не с умилением.

От руки, которой эдель Фордис хотела потрепать сына по волосам, он отклонился, хмуро покосившись на мать, а потом вдруг лукаво улыбнулся.