Чужая Земля

А может, это сон? И лежу я в уютном гробике на борту грузовика МВО «Семен Дежнёв», и снится мне кошмар.

Глупости. Ничего там не снится.

– И что делать? – промямлил я, нещадно жуя зубочистку.

Унгелен пока что пониже ростом, но тут ему удалось посмотреть на меня сверху вниз. Да еще и сочувственно.

– Ну… Отец говорит – война. Я не знаю, что он задумал. Но если война – значит, все разрешено. Самая изощренная хитрость. И даже то, что вы зовете «подлость». На твоем месте… Очень странно давать советы учителю, но на твоем месте я бы предупредил своих, чтобы были готовы к любым неожиданностям.

– Да какой я тебе учитель…

– Хороший.

– Спасибо, господин министр. Глубоко тронут. Но каковы должны быть наши действия? Вот мы с тобой – что делать будем?

– Да ничего, – очень легко и очень серьезно ответил Унгелен. – Просто, как это у вас называется, повышенная боевая готовность. Извини, мне пора обратно на торговый двор. Там сегодня очень интересно. Леша разговорил караванщиков, а они и счастливы – такое внимание… Скоро мы будем понимать язык дальнего юга лучше, чем они сами. А познаешь язык племени – заглянешь в его душу. Я готов дать слово – еще мои дети не подрастут, а мы уже объединимся с южанами. Они сами к нам придут. Им не хватало с нашей стороны только одного – понимания. Теперь оно будет, и появится доверие. Все просто, друг Андрей. Вот как с вами – вы сразу поняли нас. Вы отлично умеете понимать, у русских это талант.

– Обычно мне кажется, что я ничего не понимаю…

– Это вкусно? – внезапно спросил юный дипломат, глядя мне в рот.

Оказывается, я сгрыз уже половину зубочистки и продолжал жевать.

– Не сказал бы. Просто кусок дерева.

– Дорогая вещь.

– Могу себе позволить. Дать пожевать?

Унгелен рассмеялся, теперь по-нашему.

– Ты уже не волнуешься, это хорошо. – Он улыбнулся самой мягкой и теплой из своих фирменных земных улыбок, типично русской, и вдруг стал похож на местного кота. – Сестра просит тебе передать, что дня через два или три будет посвободнее. Или потребует у отца выходной… Да, ты же еще не знаешь, мы втроем сговорились и пытаемся ему доказать, что вожди имеют право на выходные дни. Он не понимает, зачем это нам, но Унгасан придумал сильный довод – у русских есть выходные, а мы что, хуже? Тут отец задумался!

– Эх вы, дети. Неужели маму привлечь не догадались? Женам вождя точно нужны выходные, я гарантирую это.

Унгелен даже по лбу себя хлопнул. Кстати, вот научили мы людей ерунде какой-то – здесь этого жеста не было, аборигены его у нас подсмотрели, и он им понравился. Говорят, когда хлопнешь, чувствуешь себя окончательным дураком, а это весело и поучительно.

– Вот что значит – жизненный опыт!

Спасибо. Так или иначе, сестра освободится через несколько дней. И тогда… Как же она сказала…

Я терпеливо ждал. Когда вождь, пускай и младший, пусть и молодой совсем, хочет проявить остроумие, не надо ему мешать.

Появится у нас на базе, там-то я и отыграюсь. Пройдусь по самому больному месту – по его самомнению переводчика. Унгелен очень любознательный, на чем и попадется. Дам ведро и пошлю к механикам за компрессией. Или попрошу клиренс принести. Этим шуточкам лет триста, а до сих пор работают безотказно, старая школа не ржавеет.

Унгелен понял, что держать паузу я тоже умею, и сдался.

– Она просто сказала, что придет к тебе.

Я кивнул. А что еще я мог?

Представил, как Унгали войдет ко мне в домик и увидит портрет на стене. У меня сил не хватит его срезать, он там – и там останется.

Подыскали бы ей какого-нибудь принца, желательно прямо завтра. Чтобы была занята еще долго и не приходила. С глаз долой – из сердца вон. А если ей принц надоест и захочется большой, но чистой любви, – я уже к тому моменту улечу, женюсь и не вернусь.

– Ну, до свидания, – сказал Унгелен, тщетно пытаясь хоть что-нибудь прочесть в моих глазах. Не на того напал. Я весьма посредственный дипломат, но меня в трудные минуты выручает инстинкт самосохранения. Енотовидная собака в безвыходной ситуации падает и притворяется мертвой, а я стою как столб и притворяюсь государственным советником первого класса.

– До свидания, младший вождь Унгелен.

– Гена, – сказал он. – Для тебя всегда Гена, учитель.

Повернулся и ушел.

Если бы я знал в тот момент, что больше никогда не поговорю с ним по душам и ничего уже не исправишь, – просто не знаю, что бы сделал от горя и безнадеги. Наверное, совершил бы какое-нибудь злодейство.

А тогда я просто вышел из угла и направился вдоль стены, припоминая, с кем еще надо обменяться хоть парой жестов. Унгали в списке нет, и слава богу. Переглянемся издали, она снова улыбнется мне – этого достаточно. Я нынче плохой собеседник и никудышный друг. Глуповат и туповат. У меня голова пухнет от информации и скоро заболит от недобрых предчувствий.

То, что я, очевидно, глуховат, уже не беспокоило. Бум-бум-бум. Если пробуду на «Зэ-два» долго, придется лечить уши.

Что-то спрашивал Калугин, он волновался, о чем мы так напряженно беседовали с Унгеленом – я отвечал не думая, только чтобы успокоить его.