Чужак

На работу я приходил к семи утра. В начале рабочего дня я разносил утренние заказы. Продавцы подготавливали их с вечера, а я забирал их, укладывал в тележку и развозил. Работа мне не очень нравилась, но возможность откладывать по четыре доллара в неделю вселяла надежду скопить денег и уехать на Восток, где я предполагал разыскать родственников.

Это произошло спустя два дня. Я нес заказы в тележку и внезапно почувствовал боль и слабость. Первой мыслью было, что я отравился несвежей пищей. Мне показалось, что тротуар наклонился в сторону здания, мне все труднее было держаться на ногах. Я выронил заказы на землю и завалился на стену, недоуменно глядя на месиво из разбитых яиц и молока. Меня прошиб пот. Я собрал в кулак всю силу воли и только поэтому не свалился на землю. Я упорно боролся с самим собой, понимая, что мне нельзя падать, никак нельзя, но стена уходила вверх, а тротуар неотвратимо приближался.

Из магазина вышел хозяин, посмотрел на месиво, потом на меня, держащегося за стену. Я был бледен, как полотно, пот заливал глаза, и я плохо видел. Хозяин даже не сделал попытки помочь мне. Я хотел обратиться к нему, но смог лишь пролепетать что-то невнятное.

— Зайди в магазин и подожди, пока не протрезвеешь, — сказал он и, развернувшись на каблуках, вернулся в здание.

Я беспомощно посмотрел ему вслед. Потом попытался снова что-то сказать, но не смог. Я стоял, прислонившись к стене и надеясь, что все-таки смогу не упасть. Меня охватило чувство ярости, стыда и унижения. Этот сукин сын подумал, что я пьян! Мне хотелось плакать, но сил на слезы не было — надо было бороться и устоять. Я шел как по канату, боясь свалиться каждую секунду. В конце концов я медленно сел на тротуар и опустил голову на руки. Я закрыл глаза и теперь не видел этот ужасный наклон, которого так боялся. Я попытался не думать о нем, не думать вообще ни о чем.

Через некоторое время все прошло и я почувствовал себя лучше. Подняв голову, я открыл глаза — они были мокрыми от слез. Ужасно болела голова, но тротуар уже выглядел нормально. Я поднялся, чувствуя, что меня еще трясет. Держась за стену, я добрался до дверей магазина. Мимо меня прошел продавец, чтобы убрать на тротуаре. Я дотащился до маленького стеклянного закутка, который хозяин называл своим кабинетом.

— Мистер Роджерс, — начал я.

— Вот твои деньги, Кейн, — сказал он и протянул мне пять долларов.

Я с трудом взял их, потому что едва двигался, и пересчитал.

— Но, мистер Роджерс, здесь только пять долларов, а я отработал три дня, и мне причитается семь.

— Я вычел два доллара за то, что ты разбил, — сказал он и повернулся ко мне спиной.

Я машинально сунул деньги в карман и побрел к выходу, но у двери обернулся.

— Мистер Роджерс, я не пьян, мне просто стало плохо.

Хозяин промолчал, но я видел, что он не поверил мне.

— Это правда, мистер Роджерс! — произнес я дрожащим голосом. — Мне стало плохо и…

— Если ты заболел, то все равно не сможешь работать, — сказал он и отвернулся. — И хватит об этом, у меня нет лишнего времени.

Я понял, что он все-таки не поверил мне. Миновав продавцов, я снял фартук и надел пиджак. Продавцы украдкой наблюдали за мной. Я проработал слишком мало, чтобы познакомиться с ними, но чувствовал, что они думают точно так же, как мистер Роджерс.

Я направился прямо домой. Я еще не совсем оправился, чтобы искать в этот день новую работу. Я чувствовал себя неловко, мне казалось, что прохожие удивленно разглядывают меня. Поднявшись к себе, я лег и так провел остаток дня. Есть мне совершенно не хотелось.

Утром я вышел из дома, но за целый день так и не нашел работы. Это повторилось и в следующие два дня. У меня осталось совсем мало денег, ел я уже один раз в сутки. К середине следующей недели я впал в отчаяние — работы не предвиделось, а в воскресенье мне надо было платить три с половиной доллара за комнату.

Я шел по улице, и меня вдруг осенило. Надо вернуться в Нью-Йорк. У меня там друзья, и город я знаю как свои пять пальцев. Друзья помогут мне найти родных. Вернувшись к себе, я собрал одежду: новые костюмы, которые купил несколько недель назад, и рубашки, кроме одной, — и уложил их в чемодан. Спустившись вниз, я сказал хозяйке, что к концу недели освобожу комнату. Я принялся искать ломбард и обнаружил его в конце Мэйн-стрит. Войдя внутрь, я выложил свои вещи на прилавок. Ко мне подошел пожилой мужчина в очках.

— Сколько я могу получить за это? — спросил я.

Мужчина осмотрел новые костюмы, потом меня.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Я не беру ворованные вещи.

— Дядя, — сказал я, — эти вещи не ворованные. Я купил их на прошлой неделе, но я потерял деньги и теперь вынужден продать их.

— Может быть, у тебя есть чек на них? — спросил он, продолжая сверлить меня взглядом.

Я вытащил бумажник и, отыскав там чек на костюмы, протянул его мужчине.

— Я дам тебе по пять долларов за костюм и по пятьдесят центов за рубашку.

— Помилуй Бог! Всего несколько недель назад я заплатил за эти костюмы по двадцать долларов, а ты предлагаешь мне пять.