Чужак из ниоткуда-3

А вот директора и начальники всевозможных рангов, наоборот, всё чаще хотели со мной встретиться по тем или иным вопросам. Почему я должен к ним бегать? Пусть они бегают ко мне. Заведу часы приёма, длинноногую секретаршу… Отставить длинноногую, Кристина не поймёт. Да и сам не хочу. Пусть будет в возрасте, но умелая, исполнительная и знающая. Кофе, чай, бутерброды, опять же. Всё, как у людей. Триста знаков в минуту на пишущей машинке, не меньше. Можно даже без беломорины во рту, хриплого голоса и красной косынки в ящике стола. Хотя этот образ мне и нравится. Создатель, когда уже у меня руки дойдут до персонального компьютера с печатным устройством? Целых три союзных министерства: электронной промышленности, радиопромышленности и промышленности средств связи вместе с Государственным комитетом Совета Министров СССР по электронной технике и профильными институтами тормозили в этом вопросе, как начинающий лыжник на крутом горном склоне. А ведь я насовал им прогрессивных идей и, вроде бы, расписал, как и что нужно делать. Нет, всё равно тормозят. С одной стороны, понятно — микроэлектроника в СССР развита плохо. Даже, можно сказать, хреново. У нас телевизоры до сих пор на лампах выпускаются, транзисторы через один в брак уходят, а экспериментальные микропроцессоры только-только начали появляться в единичных экземплярах. Какие уж тут компьютеры… Ничего. Повсеместное внедрение гравигенераторов, сверхпроводимости, а вскоре, надеюсь, и управляемого термояда вместе с резким качественным скачком в производстве ракетной космической и военной техники потянет за собой и развитие вычислительных мощностей. Просто деваться будет некуда. Ну, а если и производственная необходимость не подействует, придётся пинать нерадивых по административной и партийной линии. Больно, по-сталински. Ну, почти. Всё-таки шарашки и расстрелы — не наш метод, не гарадский. Человек труда — это звучит гордо! Так у нас, на Гараде. Это в пьесе Максима Горького «На дне» пьяный Сатин рассуждает о человеке вообще, человеке, как венце мироздания, человеке, которого нужно уважать только за то, что он человек. Ну уж нет. Безвольного пьяницу или наркомана, разрушающего свою семью и себя самого, уважать не за что. Патологического лжеца, интригана, карьериста и властолюбца — тоже. Вора и убийцу — тем более. Пусть их закон «уважает». Уважения достоин лишь человек дела. Дела и любви (хотя последнее — трудно). Ошибаться можно, врать нельзя — вот девиз настоящего гарадца. Особенно врать самому себе. Что хорошо Гараду, то хорошо и Советскому Союзу, а затем и остальным странам на Земле. Заставлять никого не будем, сами придут.

Пока думал обо всём этом, меня соединили.

— Hello! — сказал я по-английски с нарочито южным тягучим выговором. — Это редакция «Сан-Франциско кроникл»?

— Она самая, парень, — ответил чей-то хрипловатый голос на другом краю Земли.

— Это из России вас беспокоят. Меня зовут Сергей Ермолов, и я…

— Один момент! — сказал голос. — Такер! — услышал я. — Такер, твою мать, быстро тащи сюда свою задницу! Твой Ермолофф звонит!!

Через несколько секунд я услышал в трубке взволнованный голос Такера.

— Серёжа?

— Я. Привет, Такер!

— Привет, парень! Ты не представляешь, как я рад, что ты позвонил!

— Отчего же, представляю. Я тоже рад тебя слышать.

— Я пытался тебя найти…

— Мне сообщили. Потому и звоню. Мы тут подумали и решили, что уже можно дать немного больше информации американскому читателю.

— Мы — это кто, прости?

— Мы — это я вместе с руководством Советского Союза, — сказал я.

— Ты общаешься с руководством Советского Союза?

— Такер, ты, вообще, забыл, что ли, как и при каких обстоятельствах мы встретились, и кто меня от вас вытащил? Конечно, общаюсь. Как иначе мы в Советском Союзе запустили бы производство гравигенераторов и сверхпроводящих катушек?

— Да, конечно, просто я не думал… Погоди минуту, я диктофон к телефону подключу, окей?

— А в блокноте скорописью слабо записывать? — подколол я.

— В блокноте — само собой, — серьёзно ответил Такер. — Диктофон — для подстраховки.

— Окей, — согласился я. — Подключай. Я сегодня сама доброта.

Пока он возился, я думал о Сан-Франциско. Вспоминал этот город на холмах, его парки, площади скверы; улицы, отчаянно ныряющие вниз и не менее отчаянно карабкающиеся вверх; залив с одной стороны и сверкающий под солнцем океан — с другой; мост Золотые Ворота и мост Окленд Бэй Бридж; вкуснейший суп клэм-чаудер в хлебной тарелке на набережной; Окленд и любимый салун Джека Лондона «Первый и последний шанс».