Чужак в стране чужой

— Но… нет, чего-то я тут не понимаю.

— И не поймешь, — вздохнул Джубал, — объясняй я тебе хоть до вечера. Милая моя, разнополые существа нашей породы просто не способны прийти ко взаимопониманию по поводу некоторых аспектов половой жизни. Иногда, очень редко, особо одаренным личностям удается эти аспекты грокнуть, но слова тут абсолютно бесполезны. Ты просто прими как данность: Дюк — истинный рыцарь, без страха и упрека, и в то же время эта картинка ему понравится.

— Ладно, если Майку она не нужна, пусть Дюку отдает. Но сама я Дюку ее вручать не стану — еще что-нибудь подумает.

— Бояка. Может, тебе понравится, что он там подумает. И что там еще хорошенького пишут?

— Да ничего, обычная бодяга. Кто-то там хочет, чтобы Майк одобрил какой-то там товар, кто-то желает торговать какой-то «официально подтвержденной человек-с-марсовской» хренью; нашелся даже один тип, возжелавший получить пятилетнюю монополию на имя, бесплатно, — и чтобы Майк к тому же финансировал дело.

— Вот что значит цельность натуры! Нужно ответить, что идея очень привлекательная, это помогло бы Майку уменьшить потери от налогов, — ну и спросить, в каком объеме предусмотрено финансирование.

— Ты что, серьезно?

— Нет, а то ведь воспылавший надеждами жулик заявится сюда самолично, со всеми своими чадами и домочадцами. Но зато у меня появилась идея рассказа. К ноге!

Майка фотография заинтересовала. Он грокал (теоретически) символическое значение такого письма и такой к нему иллюстрации, а потому изучал «омерзительную бабу» с не меньшим восторгом, чем самую красивую бабочку. Бабочки и женщины вызывали у Майка колоссальный интерес, да и весь остальной грокаемый мир — тоже, Майк хотел испить его во всей возможной полноте, грокнуть его до предела.

Понимая механические и биологические процессы, предлагавшиеся ему в этом и подобном письмах, Майк несколько удивлялся, почему каким-то чужакам потребовалась его помощь в оплодотворении яиц? Он знал (но еще не грокнул), что земной народ превратил эту простую жизненную необходимость в ритуал, во «взращивание близости», отчасти сходное с ритуалом воды. Ему очень хотелось все это грокнуть.

Но он совсем не спешил. «Спешка» гроканью не поддавалась. Выбор нужного времени — это он понимал, и очень хорошо, но — исключительно в марсианском смысле; нужное время наступает только после выжидания. Майк успел уже заметить, что люди лишены полного понимания времени, а потому ждут зачастую быстрее, чем мог бы позволить себе марсианин. Он не принимал этого близко к сердцу и, чтобы приноровиться к земным своим братьям, научился ждать быстрее — местами это выходило у Майка настолько удачно, что посторонний наблюдатель мог бы посчитать его за непоседливого торопыгу. Однако такой вывод был бы ошибочен: Майк просто приспосабливал свое выжидание, проявляя нежную заботу о братьях по воде. Эдикт Джилл — не отвечать на братские предложения, исходящие от женщин, — он принял без малейшего сопротивления, но — только как ожидание; возможно, лет через сто наступит лучший момент. Через сто не через сто, но сейчас — не время, ведь брат Джилл говорит правильно.

Предложение Джилл отдать снимок Дюку тоже не вызвало никаких возражений. Майк и сам бы так сделал — он успел уже познакомиться с достопримечательной коллекцией своего брата по воде. Не очень, правда, грокалось, почему тот сказал: «Ты на эту, вот на эту посмотри. Морда, конечно же, так себе, но зато ножки — ну, братец ты мой!» «Братец» — это понятно, нормальное, хорошее обращение, но при чем тут ноги? Ноги — они у всех ноги, ну разве что у марсиан их три, а у здешних земных — только две (что совсем не делает их калеками, потому что люди двуногие, напомнил себе Майк).

Если говорить о лицах, самое красивое лицо, конечно же, у Джубала — свое лицо, не похожее ни на одно другое. А эти люди женского пола из Дюковой коллекции — у них же вообще почти нет лиц. У всех молодых женщин одно и то же лицо — и разве может быть иначе?

К лицу Джилл это не относилось, ведь она была и первой женщиной, какую Майк увидел, и первым его женским братом по воде; он знал наперечет все поры на ее носу, все едва-едва намечающиеся морщинки в уголках ее глаз, знал и возносил им радостную хвалу. Джилл — это Джилл, случай особый, но вот понять по лицу, которая тут Энн, которая Доркас, а которая Мириам, было совершенно невозможно — первое, естественно, время. Тогда Майк различал этих девушек по размерам и окраске — и, конечно же, по голосу, ведь одинаковых голосов не бывает. Ну а в те крайне редкие, но все же случавшиеся моменты, когда все они молчали, очень помогало, что Энн такая крупная, Доркас — такая маленькая, а Мириам побольше Доркас, но заметно миниатюрнее, чем Энн, к тому же ее не спутаешь ни с кем другим — даже если Доркас и Энн отсутствуют — из-за «рыжих» волос; кстати сказать, другие вещи почти такого же цвета нельзя почему-то называть рыжими, они или красновато-коричневые, или темно-оранжевые.