Чужак в стране чужой

— Как знаешь, — пожал плечами Джубал, — но только не понимаю я, чего это ты так над ним трясешься. Он с эсэсовцами без проблем справился. А эти жулики грубой силы применять не станут, они тоньше работают, лаской да лестью. — Он улыбнулся. — Боишься, что Дигби обратит малое дитятко в свою дурацкую веру? Так это неизвестно еще, кто кого обратит, — поколебать убеждения Майка не так-то и легко.

— Легко там или нелегко, а мне тревожно.

— А ты расслабься. Поешь вот.

— Не хочу я ничего есть.

— Не хочешь — не надо, но если я откажусь поесть на халяву, меня тут же выкинут из Гильдии авторов[142].

Он положил на хлеб с маслом виргинскую ветчину, нарезанную тончайшими лепестками, навалил сверху еще целую кучу всякой снеди — натуральной, никакой синтетики, — откусил от получившегося зиккурата кусок и стал его трудолюбиво пережевывать.

Прошло еще десять минут; Майк и Дигби не появлялись, пропал и «вышедший на секунду» Бун.

— Джубал, — резко сказала Джилл, — все, я забуду о хороших манерах и пойду вытаскивать Майка.

— Валяй.

Джилл встала и решительно двинулась к двери.

— Тут заперто!

— Как я и предполагал.

— Так что же тогда делать? Взламывать?

Джубал окинул дверь оценивающим взглядом.

— М-м-м, имей мы под рукой таран и два десятка здоровых мужиков — можно бы и попробовать. Дверка не хуже, чем в хорошем сейфе.

— И что же делать?

— Постучись, если очень уж не терпится, а я посмотрю, за что там зацепился этот самый Бун.

Открыв ведущую в коридор дверь, Джубал столкнулся с предметом своих поисков лицом к лицу.

— Вы уж меня как-нибудь простите, никак было этого чертова херувима не найти, — начал с жаром оправдываться Бун, — ушел, видите ли, в комнату Счастья, поесть ему, видите ли, захотелось… Но вы не волнуйтесь, такси вас подождет.

— Сенатор, — остановил его Джубал, — нам пора идти. Не будете ли вы добры напомнить об этом епископу Дигби?

— Я могу, — заволновался Бун, — позвонить, если вы так уж настаиваете, но прерывать личную беседу своим появлением — это просто немыслимо.

— Ну так позвоните.

Бун неловко замялся, но тут из неожиданно распахнувшейся двери вышел Майк.

— Майк! — чуть не взвизгнула Джилл, увидев его лицо. — Что они с тобой сделали? Ты в порядке?

— Я сообщу Верховному епископу, что вы нас покидаете, — Бун исчез в соседней комнате, чтобы тут же вернуться. — Никого нет! — развел он руками. — Подобно кошкам и кухаркам, верховные епископы уходят не прощаясь. Шутка. Он говорит, что все эти «до свидания» ничего не прибавляют к счастью. Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь.

— Ни в коем случае. Огромное вам спасибо за в высшей степени интересно проведенный день. Нет, не провожайте, мы уж как-нибудь сами.

24

— Ну и что же ты, Майк, обо всем этом думаешь? — спросил Джубал, как только машина поднялась в воздух.

Майк нахмурился:

— Никак не грокнуть.

— Вот и мне тоже. А что там говорил епископ?

Майк молчал; прошли десять секунд, двадцать…

— Брат мой Джубал, мне нужно поразмыслить, чтобы пришло гроканье.

— Валяй, сынок, размышляй.

— Одного я только, Джубал, не понимаю, — горячо заговорила Джилл. — Каким образом все это сходит им с рук?

— Что именно?

— Да все, от начала до конца. Это же не церковь, а какой-то сумасшедший дом.

Тут пришлось помолчать Джубалу. Поразмыслив, он ответил:

— Вот тут-то ты как раз и ошибаешься. Фостеритская лавочка — самая настоящая церковь… а заодно — прекрасный пример современной эклектики, доведенной до логического конца.

— Чего-то я тебя…

— Все эти «новые откровения» — старые погудки, и даже не на очень новый лад. Ни у Фостера, ни у Дигби не было и нет за душой ни одной оригинальной мысли, зато они очень хорошо понимали, что в наше время пользуется большим спросом. Они просто сляпали вместе несколько древних как мир трюков, подкрасили их наново, да поярче, и пошли с этим товаром на рынок. И торговля пошла — зашибись. И какое, собственно, нам дело, только вот не дожить бы мне до того времени, когда эта штука станет обязательной.

— Да нет, уж такого-то никогда не будет.

— Не будет, говоришь? Ты уверена? Гитлер начинал с гораздо меньшего, да и товар у него в лавке был, прямо скажем, завалящий — ненависть, которая поначалу идет бойко, да быстро надоедает. А здесь покупателю предлагается счастье, продукт, имеющий постоянный, устойчивый спрос. Ты уж поверь мнению специалиста, ведь я и сам занимаюсь примерно таким же мошенничеством — о чем, конечно же, не преминул напомнить мне Дигби. Врезать бы ему тогда, конечно, — покачал головой Джубал, — но драгоценный наш «епископ» сумел сделать так, что проглотил я все и не поморщился. Умный мужик, потому-то я его и боюсь. Знает, поганец, чего хотят люди. Счастья. Мир натерпелся вдосталь, целое столетие он не знал ничего, кроме ужаса, вины и страданий, — а тут выходит на сцену такой вот Дигби и заверяет всех присутствующих, что им абсолютно нечего бояться, ни в жизни дольней, ни в горней, что сам Господь Бог настоятельно рекомендует им быть счастливыми. День за днем он вбивает им в головы одно: «Не-бойся, будь-счастлив».