Чужак в стране чужой

– Я в стельку пьян, ни капли не испив.

– А что случилось?

– Да не знаю я, ничего я не знаю!

Пришлось делать ему промывание желудка (содержимое: спиртное, желудочный сок и никаких признаков пищи), а также уколы, нейтрализующие действие алкоголя и барбитуратов. Через час вымытый, побритый и переодетый Бен познакомился со Смитом, после чего его начали вводить в обстановку – отпаивая параллельно молоком.

Сам же Бен не мог рассказать ничего вразумительного. Вся эта неделя для него словно пропала – потерял сознание в Вашингтоне, а очнулся два часа назад в какой-то мексиканской дыре в обществе полицейских.

– Конечно же, я знаю, как все было. Меня держали все это время в камере, накачивали наркотиками и допрашивали… и я им, наверное, все рассказал. Помню все смутно. Но ведь тут ничего не докажешь. И деревенский староста, и хозяйка этого заведения, и уйма прочих местных – все они в красках распишут развлечения заезжего гринго и подтвердят свои слова под присягой. И я бессилен что-либо сделать.

– Ну так и не делай, – посоветовал Джубал. – Сиди себе и радуйся жизни.

– Вот уж хрен! Я доберусь до этого…

– Тихо, тихо! Главное, Бен, что ты жив… а ведь всего час назад я в это почти не верил. А до Дугласа и добираться не надо – он сделает все, как мы ему скажем, и даже поморщиться не посмеет. Вроде как тот кот, слизывавший горчицу у себя из-под хвоста – добровольно и с песнями.

– Вот об этом я и хотел поговорить. Мне кажется…

– А мне кажется, что тебе пора спать. Выпив предварительно стакан теплого молока с добавлением моего тайного протрезвляющего снадобья.

Какстона не пришлось долго уговаривать. Убедившись, что он спит, Джубал направился в свою спальню – и встретил по пути Энн.

– Веселенький денек, – устало покачал он головой.

– Да уж. Я бы предпочла обойтись без такого веселья, и не дай бог, если оно повторится. Ложись, начальник, спать.

– Я и ложусь. Слушай, Энн, а что такого особенного в поцелуях Майка?

Глаза у Энн мечтательно затуманились, затем она улыбнулась:

– Нужно было и тебе попробовать.

– Староват я в голубые перекрашиваться. Но про этого парня мне интересно буквально все. Так как там, действительно есть разница?

Энн немного задумалась.

– Да.

– И какая же?

– Майк отдается поцелую весь, без остатка.

– Тоже мне невидаль, я и сам так делаю. Точнее говоря – делал.

– Нет, – покачала головой Энн. – Меня целовали большие специалисты по этой части, но ни один из них не отдавался поцелую полностью. Они не могут сосредоточить на поцелуе все свое внимание. Всегда остаются мысли о чем-то постороннем. Не опоздать бы на автобус… удастся ли с этой девицей переспать… не поймал бы нас ее папаша – или муж – или соседи. Да о чем угодно – о работе, о деньгах, о той же своей поцелуйной технике. У Майка нет никакой техники, зато он целует тебя, не думая ни о чем другом. В этот момент для него нет во Вселенной ничего, кроме тебя, и этот момент равен вечности – ведь Майк ни о чем не думает, не строит никаких планов, никуда не стремится. Он целует тебя – и все. – Энн слегка поежилась. – На женщин это производит ошеломляющее впечатление.

– Х-м-м…

– И нечего хмыкать, старый похабник! Ничего ты не понимаешь!

– Не понимаю. И не пойму – как это ни прискорбно. Ну что ж, спокойной ночи. Кстати, я сказал Майку запереться.

– Кайфоломщик!

– Он и так учится очень быстро, не стоит торопить.

18

Совещание отложили сначала до вечера, а потом до следующего утра, что дало Какстону время прийти в себя, узнать о пропущенной неделе побольше, а также «взрастить близость» с Майком, который предложил ему воду сам – быстро грокнув близость Бена и Джилл и посоветовавшись с последней.

Перспектива такого братания повергла журналиста (Джилл предупредила его загодя) в тягостную нерешительность, однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что, сам того не подозревая, тесно сплел свою жизнь с судьбой Человека с Марса. Вдобавок в сердце угнездилось еще одно малоприятное чувство – самая что ни на есть обычная ревность, которую следовало нещадно искоренить. Бен был далеко не в восторге от более чем заметной близости между медсестрой Бордман и ее пациентом. Неделя, проведенная невесть где, повлияла на Бена неожиданным образом: едва оставшись с Джилл наедине, этот убежденный холостяк снова сделал ей предложение.

– Не надо, Бен, – отвела глаза Джилл.

– А почему не надо? У меня хорошая, постоянная работа, я материально обеспечен и вполне здоров – а точнее, буду вполне здоров, когда выведу наконец из организма «сыворотку правды», или чем там они меня накачивали… а пока эта гадость еще во мне, я ощущаю непреодолимую потребность говорить правду. Я тебя люблю. Я хочу на тебе жениться и растирать твои бедные натруженные ножки. А что в этом такого? Пристрастия у нас с тобой одинаковые, мы друг к другу притерлись, будто давно уже женаты. Неужели я слишком старый? Или ты собралась выйти за кого-нибудь другого?

– Да нет же, и нет, и не другое! Бен… ведь я тебя тоже люблю. Только не надо об этом сейчас, сейчас я просто не могу.