Чужбина не встречает коврижками

– Ну, да! Примерно так. Каждый мир заключён в собственной оболочке. Как набор матрёшек. И что там внутри происходит, и кто оттуда проникает в наш мир мы не знаем. Со временем наука изучит это, и тогда человечество познает ещё кое-что из тайн мироздания. Надо подождать немного, может на нашем веку случится ещё испытать радость открытия…

Я давно заметил такую особенность русской души: как только наш мужик хорошенько «поддаст», его непременно тянет на философские разглагольствования.

Так, за глубокомысленными рассуждениями о высоких материях мы, жаждущие знаний, как Михайло Ломоносов, прикончили остатки «Абсолюта». На этой почве внезапно обозначившееся родство душ позволило ощутить нам проникновенные чувства друг к другу.

Расстались мы почти братьями.

***

В назначенный день я отправился на встречу с Чикиным. Дискотека находилась в Провиденсии – это один из центральных районов Сантьяго. Довольно быстро нашёл неприметную на первый взгляд улочку Чукре Мансур – она расположилась у подножия горы Сан Кристобаль и была абсолютно безлюдна в этот вечерний час. Улочка оказалась в длину всего каких-то метров двести. Там теснились прижатые друг к другу невзрачные обшарпанные домишки и старые строения с облупившейся штукатуркой, окрашенные в какие-то блёклые тона. Запущенностью и захолустьем веяло от всего этого вида. Кругом громоздились горы мусора, стояло ужасное зловоние, как на помойке. В кучах отбросов, попискивая, нагло хозяйничали бесстрашные жирные крысы. По стенам и в углах виднелись множественные потёки, разящие резким устоявшимся запахом мочи. Мне казалось, что отвратительная вонь пропитала всю мою кожу и я с трудом подавлял в себе навязчивые позывы к рвоте. Зажимая салфеткой нос, я прошёл до конца улицы, но нигде не встретил ни единой живой души. Кругом все двери были наглухо заперты. Я походил туда-сюда, не зная, что делать. И вдруг услышал из-за массивной деревянной двери самого большого здания, похожего на конюшню, доносившиеся оттуда звуки и приглушённые голоса. Я постучал в эту дверь. Мне открыл какой-то чилиец и спросил: что я хочу? Он что-то ещё тараторил. Я толком не понимал по-испански, он позвал кого-то. Из недр длиннющего коридора появился огромный детина под два метра ростом, пьяный и счастливый, как Киса Воробьянинов, нашедший последний стул. Он небрежно взглянул на меня сверху вниз и рокочущим голосом, позаимствованным не иначе как в медвежьей берлоге, спросил по-русски:

– Что ты хотел?

Я очень обрадовался, услышав родной язык, к незнакомому соотечественнику мгновенно проникся добрыми чувствами:

– Мне бы Сергея Чикина. Мы договорились встретиться сегодня здесь.

Здоровяк впустил меня внутрь и сказал:

– Серёги ещё нет, ты посиди тут, он скоро подойдёт.

Возле входной двери находился столик с телефоном и два стула. Я умостился рядом с верзилой. Мы познакомились. Он назвался Геннадием, здесь работал охранником и у входной двери был его пост. Кроме настольного телефона у него в руках была увесистая рация, по которой он иногда разговаривал. Прибывали люди, работающие на дискотеке, здоровались и исчезали во мраке коридора, длина которого была никак не меньше тридцати метров, а маломощная лампочка находилась только у входа.

Оказывается, здесь был служебный вход, а главный в дискотеку – находился с другой стороны. Входящие работники увеселительного заведения выглядели круто: тут были молодые люди и с заплетёнными свалявшимися косичками-дредами на манер Боба Марлея, и с хвостами на затылке, и с серьгами в ушах, и с пирсингами в носах, и совершенно лысые, и с вычурными татуировками; женщины были раскрашены пёстрым макияжем и все одеты крайне небрежно – часто в дранные и мятые шмотки…

Я тихо привыкал к окружающей обстановке. Понравилось то, что все обращались друг с другом дружественно и непринуждённо. Улыбки сияли на лицах, как солнечные блики на водной глади. В России такого массового веселья я не наблюдал отродясь, а угрюмость и хроническая озабоченность людей там столь естественны, что не вызывают ни у кого беспокойства. Я поделился с Геннадием впечатлениями.

– А чего индейцам быть озабоченными? – отозвался он. – Они не знают тех проблем, с которыми сжились мы. Здесь не бывает ни голода, ни холода. Есть работа – хорошо, нет работы – иди воруй или попрошайничай.

Надо сказать, на улицах Сантьяго прежде всего бросалось в глаза невероятное количество покалеченных и уродцев, вызывающе демонстрирующих напоказ всевозможные увечья. Побирушки путались под ногами на тротуарах, мешали проходу на порогах магазинов и ресторанов, донимали профессионально поставленными жалобными причитаниями. Их бесцеремонность порой ввергала в тихое негодование. Со всем этим уже довелось мне столкнуться, и я со знанием дела подтвердил очевидное:

– Да, я заметил, так много в городе попрошаек, нищих, уличных торговцев всякой мелочью, фокусников и музыкантов.