Чужие

Вижу, что хорошо, думаю, а сама разглядываю фото со дня рожденья, которое присылает Эрни, «подредактировав» Паулу и подписав снизу нечто обидное. Думает, поржать можно со мной заодно, за глаза над родными-единоутробными поиздеваться. Совсем нюх потерял, засранец.

терпи — пишу ему, — и не выеживайся

Он: хочешь вместо меня.

Я: в другой раз

Он: другого раза может и не быть.

А даже если и так, думаю.

Шагаю мимо старой сигаретной фабрики — стиль «модерн», мой любимый. Из-за непропорционально-больших окон напоминает гигантских размеров карточный домик. Думаю машинально, как и всякий раз, как ее вижу, что вот — стоит же объект, пустует, уже сколько лет стоит. Толкнуть, что ли, на работе идею — пусть какому-нибудь инвестору-клиенту укажут. Толкну, как «кончатся» проекты…

***

«Мам, скажите честно, куда мы поедем летом? Только честно».

«Это сюрприз».

«Сюрприз?.. Хм…»

Вот не люблю я сюрпризы. Секреты. Уже тогда, в тринадцать лет не любила. Да что там — раньше. С самого детства.

Сколько себя помню, всегда всё хотела знать наперед. Единственно, не требовала раскрыть личность Деда Мороза — возможно, тут слишком рано все стало слишком понятно. Но в остальном…

«Мам, скажи, честно, зубная фея есть на самом деле? Только ничего от меня не скрывай».

Тут мне было лет шесть, и родители с готовностью адаптировали для меня зубную фею, которой, как они потом рассказывали, не было у них. С каждым выпавшим зубом требование мое не менялось, но взрослые почему-то не догоняли и пъродолжали «записывать напоминания для зубной феи». Кстати, бабло под подушкой я находила не всякий раз, может, отчасти поэтому и выросла не в конец меркантильной и в общем-то нейтральной по отношению к деньгам особой.

Меня потчевали другими сюрпризами, я терпела. Последним обоюдным родительским сюрпризом должна была стать цель нашего совместного путешествия на каникулах, но я так и не узнала, куда мы собирались поехать. Вместо этого незадолго до каникул родители сообщили мне, что расходятся. Так я впервые столкнулась с разрывом незыблемого. На тот момент мне хватило, хоть шок от этого был значительно меньше, чем от Михи с его мишками много лет спустя.

Мне было тринадцать и особой наблюдательностью в межчеловеческих делах я тогда не отличалась. Потому причину, преподнесенную мне в виде «у нас не осталось общих интересов», приняла, как правдоподобную, а на раскапывании сути вещей в виде «папа нашел моложе и загулял, но человек она хороший» не настаивала. Не знала, например, что она с «хабилитационной» папе помогала, публикации его редактировала.

Против отца я не ожесточилась, тем более что не было, за что: на самых азах он старался исправно включать меня в свою новую жизнь и делал это не только добросовестно, но и, кажется, искренне.

Жалеть маму вроде как тоже было некстати, но иногда почему-то хотелось. У нее не было «второй семьи», а была только я.

Вторая семья. Кто была у отца вторая семья, кто первая? Я никогда не пыталась вникать в тонкости определений. С какого момента то, что обычно появляется в таких случаях, можно считать второй семьей, а с какого момента — первой.

«Доченька, у папы теперь вторая семья».

«Да, мам, я знаю, я была у них».

Впервые я увидела Паулу — кудрявого темноволосого ангелочка — на свадьбе у отца и Пины — Прозерпины, теперь его второй жены, симпатичной, молодой и не менее кудрявой, чем Паула. Впервые в жизни я была на торжестве без мамы и казалась себе почти взрослой.

На фотосессию молодых Паулу совали на все фотографии. Вернее, она сама уцепилась за платье Пины и не давала себя увести. Было ей четыре года, а мне — четырнадцать, но отец почему-то решил, что я могу обидеться, поэтому фотографироваться с ними позвали и меня.

Я стала рядом с отцом, но Паула рванула ко мне, стала отпихивать, вопить: «Уходи… уходи…» Пине было страшно неловко, и она попыталась приструнить Паулу, а отец — погладить по блестящим каштановым кудряшкам. И тогда Паула ударилась в рев и с криком: «Мой папа!» — изо всех сил пнула меня в ногу. Я лишь потирала «травмированное» место — больно, блин. Но что делать, думала, маленькая же, хоть и злючка невоспитанная.

Не помню, наказали ее или просто взяли на руки, но позднее, в самый разгар праздника Паула куда-то исчезла. Ее хватились и начали всей свадьбой обыскивать ресторан.

Я нашла ее на кухне. Вся перемазавшись, она сидела на полу и запихивала в рот пирожное, не знаю, какое по счету. Когда я попыталась заговорить с ней и отвести к ее матери и моему отцу, Паула сердито посмотрела на меня и промямлила: «Ты что, не поняла? Уходи! Это больше не твой папа! Это мой папа!» И хоть за последние пару часов ничего не поменялось, и она была все тем же ребенком четырех лет, а я — подростком на десять лет ее старше, я, не спуская с нее глаз, сообщила во всеуслышание: «Вот она!» — а ей сказала тихо и зловеще: «Нет! Мой! МОЙ!!!»