Чужие

– Я обещала вернуться ко дню ее рождения. К ее одиннадцатилетию. И вот опоздала. – Она еще раз взглянула на голографический портрет. – Что ж, она уже тогда научилась скептически относиться к моим обещаниям. Во всяком случае к тем из них, которые были связаны с полетами.

Берк кивнул, всем своим видом стараясь выразить сочувствие; это всегда было неприятным, а тем более сегодня. Слава Богу, подумал он, хватило ума помалкивать, а не бормотать вежливые банальности.

– Вы же понимаете, всегда надеешься, что потом успеешь наверстать, – Рипли глубоко вздохнула. – Но теперь мне уже ничего не наверстать. Никак не наверстать.

По щекам Рипли потекли запоздалые слезы. Запоздалые… на пятьдесят семь лет. Она сидела на скамеечке и тихо плакала, понимая, что теперь во всем мире осталась совсем одна.

Несколько минут прошло в тишине, потом Берк смущенно попытался утешить ее, похлопав по плечу, и наконец сообщил:

– Слушание назначено на девять тридцать. Вам не стоит опаздывать. Это произвело бы плохое впечатление, а от первого впечатления очень многое зависит.

Рипли кивнула и встала.

– Джонс, Джонси, иди сюда.

Кот мяукнул, подошел к хозяйке и позволил взять себя на руки. Рипли вытерла слезы.

– Мне нужно переодеться и привести себя в порядок. Это займет немного времени.

Она потерлась щекой о спину кота. Тот терпеливо вынес это небольшое оскорбление.

– Не возражаете, если я провожу вас? – спросил Берк.

– Конечно, не возражаю.

Берк повернулся и направился к выходу. Стеклянные двери распахнулись, пропуская их.

– Знаете, для вашего кота сделано особое исключение из правил. На станции не разрешено держать домашних животных.

– Джонс – не домашнее животное, – почесывая кота за ушами, возразила Рипли. – Если не считать меня, он – единственный, кто остался в живых из экипажа большого космического корабля.

Рипли, как и обещала, была готова намного раньше, чем началось заседание. Берк предпочел ждать ее в соседней комнате, где коротал время, просматривая свои бумаги. Рипли вышла, и Берк поразился ее преображению. Куда девалась бледная, будто восковая, кожа, куда девались выражение горечи на лице и неуверенная походка? Интересно, размышлял Берк, что ее так преобразило: решимость или только чудеса косметики?

До зала заседаний, располагавшегося уровнем ниже, они шли молча, и лишь у самых дверей Берк решился задать вопрос:

– Что вы собираетесь им рассказать?

– Я уже сообщила все, что хотела. Вы читали мои показания. Они достаточно полны и точны. В них ничего не приукрашено. Приукрашивать там ни к чему.

– Послушайте, я вам верю, но на слушание соберутся настоящие тяжеловесы, и каждый будет выискивать, к чему бы придраться в ваших показаниях. Там будут представители федеральной разведслужбы, комиссии по межзвездной торговле, колониальной администрации, ловкие парни из страховой компании…

– Представляю себе.

– Просто расскажите им все, что произошло. Без комментариев. Самое главное: сохраняйте спокойствие и хладнокровие.

Ну конечно, подумала Рипли. Никого из ее друзей, товарищей по экипажу и родственников уже нет в живых, а она безвозвратно потеряла пятьдесят семь лет в гиперсне. Попробуй после этого сохранять спокойствие и хладнокровие. Но само собой разумеется, сохранять спокойствие необходимо.

Несмотря на принятое решение, к середине дня Рипли никак нельзя было назвать хладнокровной и спокойной. От бесконечного повторения одних и тех же вопросов, идиотских сомнений по поводу рассказанного, бессмысленного копания во второстепенных деталях и преднамеренного замалчивания главного Рипли была буквально взбешена.

Во время разбирательства на большом видеоэкране показывали фотографии и документы. Рипли стояла лицом к мрачным инквизиторам, спиной к экрану, и это действовало на нее успокаивающе, потому что там мелькали портреты членов экипажа «Ностромо»: Паркера с его постоянной глупой ухмылкой, спокойного и даже скучающего Брета, Кейна, Ламберта, а потом и предателя Эша, на бездушном лице которого была написана запрограммированная доброжелательность. И, конечно, Далласа…

Даллас. Даже на портрете он выглядит лучше других, подумала Рипли. И в жизни он был такой же.

Ее терпение наконец иссякло.

– У вас что, уши заложило? – огрызнулась она. – Мы болтаем уже три часа. Какими такими словами я должна снова это вам пересказывать? Если вы считаете, что мой рассказ будет лучше на суахили, дайте мне переводчика, и вы услышите то же самое на суахили. Я могла бы пересказать все по-японски, но, боюсь, из-за отсутствия практики немного позабыла этот язык. Мое терпение лопнуло. Сколько времени вам нужно трепаться, чтобы вынести решение?