Чужие

Слушая треск голосов, искаженных эфиром и морозным воздухом, отец Вайкезик вдруг понял, что он должен остановить атаку. Если она осуществится, прольется гораздо больше крови, чем кто-либо может себе представить. Его должны пропустить за оцепление, чтобы он мог поговорить с Кэлом Шарклом. Сейчас. Немедленно. Сейчас. Он развернулся и побежал к О’Бэннон-лейн. Он пока не знал, что скажет Шарклу, как сумеет приглушить его паранойю. Может быть, это: «Ты не один, Кэлвин». Придумает что-нибудь.

Резкий разворот Стефана и его пробежка по улице навели собравшихся на мысль, что он услышал или увидел нечто происходящее в оцеплении. Он проделал уже половину пути до О’Бэннон-лейн, когда более молодые и быстроногие зеваки опередили его; возбужденно крича, они соскочили с тротуара на проезжую часть, остановив все машины, что медленно ползли по Скотт-авеню. Заскрежетали тормоза, раздались гудки. Послышался удар бампера о бампер. Бегущие толкали Стефана, кто-то ударил его с такой силой, что он упал на четвереньки. Ни один человек не остановился, чтобы помочь ему. Стефан поднялся и побежал дальше. Воздух, казалось, сгустился от животного безумия и жажды крови. Поведение сограждан повергло Стефана в ужас, сердце его колотилось, он думал: «Вот так, наверное, в аду: будешь вечно бежать среди безумной, что-то вопящей оравы».

Когда Стефан добежал до полицейского оцепления, больше половины обезумевших зевак вернулись туда, опередив его, и теперь напирали на ограждения и полицейские машины, вытягивали шеи, чтобы увидеть запретный квартал на О’Бэннон-лейн. Стефан протискивался сквозь толпу, отчаянно пытаясь оказаться в первом ряду, чтобы поговорить с полицейскими. Его толкали, отпихивали, он протискивался снова, говорил, что он священник, но никто его не слышал, с его головы сбили шляпу, но он не сдавался и наконец оставил позади растущее сборище.

Полицейские сердито приказывали людям сдать назад, грозили арестами, вытаскивали дубинки, опускали щитки на шлемах. Отец Вайкезик был готов лгать, говорить что угодно, лишь бы они отложили неминуемую атаку, говорить, что он не просто священник, что Шаркл ему исповедовался, что он знает, почему Шаркл так ведет себя. Он, конечно, не знал, как заставить Шаркла сдаться, но если ему удастся выиграть время и поговорить с ним, может быть, что-нибудь придет в голову? Он привлек внимание полицейского, который потребовал отойти назад. Стефан сказал, что он священник, коп не слушал, тогда он расстегнул пальто и раскрутил белый шарф, чтобы показать свой воротничок:

— Я священник!

Но тут напиравшая толпа прижала Стефана к ограждению, которое рухнуло, и коп сердито оттолкнул Стефана, будучи совсем не расположен слушать его.

Мгновение спустя воздух сотрясли два негромких взрыва, последовавшие один за другим, через доли секунды, — низкие, приглушенные, но все же резкие звуки. Стоголосая толпа охнула, все замерли, так как знали, в чем дело: спецназ взорвал стальные двери подвала. Раздался третий взрыв, громкий, сокрушительный, он сотряс землю, отдался болью в ушах, задребезжал в костях и зубах, подбросил к небесам доски и щепки, остатки дома Шаркла, а потом уложил их на землю грудой обломков. И опять толпа вскрикнула в голос, перестала давить на оцепление, в ужасе подалась назад: все поняли вдруг, что смерть может быть не только интересным зрелищем, но и коллективным действием, требующим их участия.

— У него была бомба! — сказал один из копов в оцеплении. — Боже мой, боже мой, у Шаркла там была бомба!

Он повернулся к машине «скорой помощи», в которой ждали два фельдшера, и закричал:

— Езжайте! Езжайте!

На крыше машины замигали красные маячки, «скорая» выехала за оцепление и помчалась к середине квартала.

Отец Вайкезик, дрожа от ужаса, попытался было пройти следом за ней, но один из копов схватил его и сказал:

— Мотайте отсюда к чертям!

— Я священник. Может, кому-нибудь требуется утешение или соборование.

— Отец, мне все равно, будь вы хоть римским папой. Мы не знаем наверняка, мертв Шаркл или нет.

Отец Вайкезик молча подчинился, хотя огромная сила взрыва не оставляла сомнений: Кэл Шаркл мертв. Шаркл и его сестра. И его зять. И большинство спецназовцев. Сколько всего? Пятеро? Шестеро? Десятеро?

Он бесцельно пробирался сквозь толпу, автоматически наматывая шарф на шею и застегивая пальто, пребывая в полушоке и бормоча себе под нос «Отче наш». Тут он увидел Роджера Хастервика, безработного бармена со странно сверкающими глазами. Положив ему руку на плечо, Стефан спросил:

— Что он кричал полиции сегодня утром?

Хастервик моргнул:

— А? Что?

— Перед тем как мы разошлись, вы сказали мне, что Кэлвин Шаркл сегодня утром приоткрыл металлический ставень на подвальном окне и прокричал какую-то дребедень. Вы подумали, мол, непременно что-нибудь случится, а потом ничего не случилось. Что именно он кричал?

Лицо Хастервика просветлело, когда он вспомнил.

— Да-да. Он и правда плел страшную чушь.