Чужие дети

— Надеюсь, мы скоро увидимся, — до свиданья.

Дункан Браун приготовил себе суп в кружке. На самом деле это было очень удобно, когда из пакетика фольги извлекался желтовато-коричневого цвета порошок и при добавлении кипяченой воды он превращался в грибной суп, сдобренный небольшими темными кусочками настоящих грибов. Отец Элизабет задумчиво размешал его в кружке. Его последняя жена, мать Лиз, всегда методично готовила грибной суп в сотейнике, начиная с грибов, муки и масла, а уж затем переходила к крепкому бульону и молоку, не отвлекаясь ни на что. Она бы сильно разволновалась, если бы увидела пакетики Дункана, хотя они и не должны были ее удивить. «О, Дункан», — сказала бы она, и ее голос стал бы раздраженным и обвиняющим сразу.

— Я сильно похожа на свою мать? — спросила сегодня его Лиз.

— Только внешне. Почему ты спрашиваешь?

— Кажется, я не помню ее, как очень заботливую мать…

— Она и не была такой.

— А я так сильно хочу ребенка! — вдруг сказала Элизабет, после чего разразилась слезами.

Дункан отнес свою кружку с супом и пакет с наполовину съеденными бисквитами в гостиную. В воздухе немного пахло корицей из-за того распылителя, которым Шейн пользовался с целью прибить пыль. Мистер Браун направился к своему излюбленному стулу и сел на него, осторожно держа кружку и расположив пачку с крекерами на стопку книг поодаль. Стул стоял напротив маленького складного диванчика, где сидела Элизабет, сказавшая почти что про себя, что так сильно хочет ребенка.

— Почему бы тебе и не завести одного? — вежливо спросил Дункан.

Лиз яростно всхлипнула.

— Том не хочет.

— Ах, вот оно что…

— У него есть трое детей. Он сказал, что слишком стар. Том, кажется, не понимает, что у меня никогда не было детей, что я страстно хочу их, что я, чудесным образом, похоже, еще не слишком стара, чтобы воспользоваться хорошим шансом и родить ребенка.

Дункан встал и налил две щедрые порции хереса в пару бокалов цвета розового марокканского чая. Один из них он протянул дочери.

— Спасибо, — сказала она. — Но я, правда, не люблю херес…

— Знаю, что не любишь. Но выпей все равно. Это придаст силы и отвлечет от дурных мыслей.

— Это похоже на разговор с глухими, — пожаловалась Лиз. — Сперва Дейл, а теперь — вот это. Нет, Том говорит с улыбкой, доброжелательно. Нет, никаких детей. Нам не нужен ребенок, мы нашли друг друга, у нас есть наша работа, есть Руфус, которого мы оба обожаем — это правда. И нам не нужен ребенок. — Она сделала глоток хереса и потом резко проговорила:

— Но я хочу! Я хочу дом, достаток и ребенка!

Дункан Браун покрутил чайный стакан в руках.

— Ты представляешь себе настоящие трудности с Дейл…

— О, не говори о них, — сказала Элизабет, снова плача. — Ты не можешь представить и постичь, как она требует все, и каким пассивным Том выглядит в моих глазах! А я должна вести себя разумно, должна быть такой сдержанной и заботливой, учтивой и тактичной, никогда не демонстрировать свои истинные чувства. Зато Дейл тычет свои в лицо, потому что она всегда имеет право. Никто даже не говорил ей об этом, но она уверовала, что имеет полное право навязывать всем и каждому свои проблемы и желания, настаивать на симпатии к себе — все время. Все потому, что однажды она потеряла мать, которую я начинаю ненавидеть с огромной силой.

— Боже правый! — проговорил Дункан Браун.

Элизабет сделала другой глоток хереса и поморщилась.

— Так утешительно высказать это.

— А брат?

— Я звонила ему, — ответила Лиз. — Мне, вероятно, не следовало этого делать, но я дошла до предела, и у меня возникла эта безумная идея — попросить его поддержать меня в случае с Дейл, чтобы она не переезжала. Но когда до этого дошло дело, я не сумела попросить его. Он…

— Что?

— Он обошелся со мной так, что я поняла: надо самой найти выход из этой ситуации. Конечно же, он прав.

— Но как ты сможешь все это распутать, если Том не помогает тебе? — спросил отец.

Элизабет вздохнула. Она потянулась и поставила чайный стакан, еще наполовину наполненный хересом, на полное издание энциклопедии двадцатого века. Им обычно пользовался отец, когда решал газетные кроссворды.

— Я люблю его, — сказала Лиз. — Я вижу, как это тяжело для него, я понимаю, что это за мучения, что он страдает от чувства ответственности, возникшего с тех пор, как умерла Паулина. Меня только интересует, видит ли он, как мне тяжело?

— Полагаю, он видит, — проговорил Дункан Браун. — И не знает, как ему поступить.

Лиз посмотрела на него.

— Тебе это знакомо? С мамой?

Он улыбнулся.

— Почему ты продолжаешь ее впутывать в эту ситуацию? — спросила Элизабет.

— Потому что продолжаю интересоваться, что она бы сделала на моем месте, чтобы подсказала бы…

Дункан посмотрел на дочь. Свет, который он заметил в Рождество, окруживший ее, словно нимб, слегка потускнел.

— Я сказала Тому, — продолжила Лиз слегка охрипшим голосом, словно слезы еще не прошли, — разве он не видит, что мы все одиноки в этой будущей семье? С одной стороны, нас объединяют общие чувства, а с другой — мы ощущаем бессилие, чтобы что-то менять. Но надо попытаться, оставить прошлое позади и попытаться…