Чужие дочери

Отделение больницы располагалось чуть в стороне от основных корпусов, в центре лесной поляны. Золотая, пронизанная солнцем кленовая аллея вела от парковки ко входу в корпус. Пронзительно пахло опавшей листвой, паутинки оседали на лице. Настроение у Жемчужниковой улучшилось, лицо порозовело, усталость прошла. Сейчас ее мысли уже занимало московское предложение. Перебирая подробности, она больше всего огорчалась из-за своей реакции: «Разинула рот, как дура, вот позор, хорошо, кусок на стол не выпал. Какая дура! Ужас! Позор!»

В жизни ей только несколько раз было так стыдно. «Ладно, обдумаю позже, сейчас важно убедить этого великого медика не настаивать на стационаре, опять начнет давить заботой о здоровье и отдыхе. Если бы не Леша — дудки я бы пошла обследоваться, столько времени впустую. Одни разговоры и ужимки со значением…»

Симпатичная медсестричка улыбнулась из окошка регистратуры:

— Добрый день, Людмила Борисовна! Опять к нам?

— Добрый, добрый, — механически кивнула Жемчужникова, пытаясь вспомнить, откуда ее знает. «Старею, вот так склероз начинается…» — огорчила мысль.

Снова навалилась усталость. Третий этаж показался десятым, на площадке перед дверью в отделение пришлось остановиться и отдышаться, сердце колотилось, не хватало воздуха. «Совсем расклеилась. Может, действительно недельку передохнуть, попить успокоительное, отоспаться?.. Нет, не получится. В пятницу начинается процесс Буераки, в выходные — юбилей у Татьяны, это на два дня, потом целую неделю Буерака… Все проблемы от лени: бросила бегать, бросила велосипед, в бассейн не хожу, одним массажем здоровье не поддержишь. Дожила: поболеть захотелось…» Вдруг остро всплыло детское воспоминание: компресс греет больное горло, запах горчицы, крахмальное чистое белье, она одна, ждет врача. Температура упала, нос дышит свободно, ей тепло и спокойно, она чувствует себя счастливой. В школу не надо, впереди несколько дней чтения любимых книг, покоя, маминой заботы. А на белом — оранжевым солнышком большой пахучий апельсин…

В отделении недавно закончили ремонт. Теперь оно мало напоминало больницу, скорее, гостиницу: в коридоре дымчато-бежевый таркет[2], цветы в напольных вазах, акварели на стенах, шторы. Только запах остался больничным, тревожным. Вдруг вспомнилась мама, ее последние минуты, виноватые умоляющие глаза, прозрачные руки, быстро-быстро перебирающие серый больничный пододеяльник, хриплые, с паузами слова:

«Дочушенька, прости, что так получилось, я старалась, что могла — делала, а поставить тебя на ноги так и не успела. Как ты будешь одна? Старайся, учись, проживи лучше меня, проживи за меня, я так ничего и не увидела, кроме работы. Ничего, главное, что ты у меня есть, красавица и умница. Все у тебя будет. Бабе Вере скажи, чтобы…» — вздохнула судорожно и не успела закончить. Смотрела на дочь и уже не видела, взгляд шел сквозь, лицо разглаживалось, молодело. Мила потом долго и мучительно пыталась вспомнить именно эти минуты и слова, но их все время забивали в памяти резкий запах мочи и фекалий и голос санитарки: «Отмучилась. А что пахнет, так это фиктер расслабился, у покойников всегда и моча, и кал сразу отходят. Ничего, помоем». И свой истерический нелепый смех и крик: «Фиктер! Как вы говорите — фиктер?! Надо говорить — сфинктер!»

А сейчас почему-то всплыли ярко и четко, до спазма в горле, и мамины глаза, и руки, и ее слова, словно она умерла сейчас, здесь, за дверью… «Господи, да что со мной такое сегодня? Что за реакция! С ума сойти. Нужно собраться…» — Жемчужникова застегнула жакет, механически одернула его, как перед выступлением, и постучала в дверь кабинета заведующего отделением.

Олег Михайлович Польский, лет 50-ти, маленький, подвижный, активно лысеющий, в меру ироничный, заведовал отделением десятый год. Как он говорил: «Имею букет достоинств и веник недостатков». Но он был Врачом, врачом от Бога, по рождению, по характеру, по поведению, по интеллекту, по способностям и возможностям. Его жизнь проходила в отделении, для отделения, в интересах отделения и при этом в жесточайшей борьбе: Польский-врач боролся с Польским-администратором. Борьба шла с переменным успехом: полчаса назад Польский-администратор распорядился выписать безнадежную пенсионерку умирать дома, при сыне-алкоголике, а сейчас Польский-врач правдами и неправдами пытался устроить ее в хоспис вне очереди. Друзья и знакомые шутили, что он, в отличие от подавляющего большинства, постоянно использует личные отношения в служебных целях.

Две недели назад Жемчужникову лично привел на консультацию к Польскому заведующий областным здравотделом Алексей Николаевич Ксенофонтов:

— Посмотри, Олег Михайлович, мою половину. Что-то киснет, вянет, огонек пропал, под ребром побаливает — видно, что-то с желудком…