Чужие грехи

Въ первые дни посл бгства жены Владиміръ Аркадьевичъ увлекся мечтами о томъ, что онъ можетъ еще поправить свои денежныя дла на счетъ какой-нибудь сердобольной вдовицы съ крупнымъ приданымъ, которая ршится утшить его и соединиться съ нимъ законнымъ бракомъ. Дальше подобныхъ плановъ полетъ его фантазіи не заходилъ; въ этомъ отношеніи онъ былъ пара со своею женою. Но эти мечты тотчасъ же разсялись передъ доводами холоднаго разсудка: разводъ стоилъ дорого и можно ли было вообще развестись съ Евгеніей Александровной? Лично ей разводъ былъ не нуженъ, а безъ ея согласія трудно было Исполнить вс т формальности, которыми обусловливается разводъ. Конечно, у Владиміра Аркадьевича были права мужа: онъ могъ припугнуть жену, сказавъ ей, что онъ требуетъ, чтобы она жила съ нимъ или развелась формально. Но разв это испугаетъ ее? Разв она не понимаетъ, что онъ никогда, никогда не потребуетъ ее къ себ? Ему вдь дешевле жить безъ нея, безъ нея онъ все таки свободне и покойне живетъ. Она была не умна, но въ дл житейской прозы она смыслила не меньше его и потому ее было бы трудно уврить, что онъ дйствительно ршится опять «содержать» ее, когда онъ можетъ «не содержать» ее. Она знала и то, что возвративъ ее въ домъ, онъ долженъ возвратить и дтей, а воспитать ихъ — это тоже чего нибудь да стоитъ.

Вс эти соображенія волновали его гораздо сильне, чмъ толки о позорной жизни его жены, чмъ ея разсказы о немъ.

Онъ не видлъ никакого исхода изъ своего положенія: онъ былъ свободенъ и не могъ воспользоваться своею свободою, потому что эта свобода была только кажущеюся. Его душила желчь и онъ иногда доходилъ до того, что начиналъ громко и озлобленно жаловаться на свое положеніе, не замчая того, что это постыдно, что это смшно. Роль мужа, плачущаго, что его обижаетъ жена, всегда комична и жалка. Владиміръ Аркадьевичъ былъ до того подавленъ своимъ положеніемъ, что игралъ именно эту роль, не думая о томъ, что скажетъ объ этомъ «свтъ».

Съ этими же жалобами явился онъ и къ Олимпіад Платоновн.

Старуха была одна въ своемъ кабинет, когда онъ вошелъ къ ней. Она сильно встревожилась, такъ какъ въ ея голов промелькнула мысль, не хочетъ ли онъ взять къ себ дтей. Она уже боялась разлуки съ ними. Ихъ въ это время не было дома и она была этому рада. Ей хотлось переговорить съ нимъ съ глаза на глазъ и во что бы то ни стало отстоять за собой право удержать дтей у себя навсегда. Ей казалось, что ей не совсмъ легко удастся это сдлать; она все еще считала племянника боле порядочнымъ человкомъ, чмъ онъ былъ на самомъ дл: въ послдніе годы она такъ рдко видла его, такъ мало знала о его жизни; она все еще полагала, что въ немъ остались хоть кое какіе слды рыцарскаго благородства, дворянской чести, аристократической щепетильности, всего того, что прививали съ дтства каждому изъ членовъ ихъ фамиліи. Она приняла его въ своемъ кабинет и приказала лакею отказывать всмъ, кто бы ни пріхалъ.

И племянникъ, и тетка обмнялись очень дружескими привтствіями при лаке и почувствовали себя неловко въ первую минуту свиданія, оставшись одни. Они не знали, какъ начать разговоръ. Онъ боялся, что она скажетъ: «возьми своихъ дтей»! Она опасалась, что онъ заявитъ о необходимости помстить ихъ у себя.

— А вы нынче долго зажились въ деревн, ma tante, замтилъ Владиміръ Аркадьевичъ, окончивъ долгую возню съ закуриваньемъ папиросы и нарушая неловкое молчаніе, наступившее въ комнат, какъ только вышелъ лакей. — я зазжалъ нсколько разъ справляться о вашемъ прізд…

— Отдохнуть хотлось подольше, отвтила тетка. — Не по лтамъ мн эта столичная суета: визиты да рауты, толки да сплетни, все это чмъ дальше отъ насъ, тмъ лучше. Я бы, пожалуй, и всю зиму готова прожить въ деревн да нельзя, къ несчастію; тоже разныя обязанности есть; все толчешь здсь воду, а кажется, что и дло длаешь…

— Да, признаюсь вамъ, и я радъ бы бжать, куда глаза глядятъ, изъ этого омута, вздохнулъ племянникъ.

— Ну, теб то еще рано въ анахореты записываться, проговорила старуха, — У тебя служба, общественная дятельность…

— Ахъ, ma tante, каково все это достается! сказалъ онъ. — Иногда голова кругомъ идетъ отъ всего того, что видишь, что слышишь.

У него опять не курилась папироса; онъ опять возился съ зажиганіемъ спички. Наконецъ, папироса закурилась и приходилось снова говорить. Онъ вздохнулъ и проговорилъ, понизивъ голосъ:

— Вы, конечно, слышали, въ какомъ положеніи я нахожусь?

— Нтъ, я еще никого не видала, отвтила тетка и въ ея голов промелькнула испугавшая ее мысль: не пришла ли къ нему обратно жена? отъ этой женщины всего можно ждать. — А что? спросила старуха.

Онъ безнадежно махнулъ рукою.