Чужие и близкие

А Женька тоже думала в это время. Она перебирала в пальцах рыжие кольца собачьей шерсти и думала о нем, об этом псе, и о его хозяине. Она думала о том, как это странно получается, что вот лежит она здесь, у чужих людей, и они заботятся о ней, кормят, лечат, обхаживают… Почему? Отчего? Что она им? Что она этому деду, который варит сейчас для нее куриный бульон? Как понять это все? Временами ей начинало казаться, что все это какой-то несуразный, затянувшийся сон, вот проснется она, и ничего этого не будет — ни пса, ни деда, ни Шуры… Может, она все еще лежит там, в степи, и заносит ее белым, чахлым снежком, и равнодушно глядят сверху холодные невозмутимые серые тучи… А ей все это лишь кажется, и скоро уже не будет ничего вокруг — совсем ничего… Женька придирчиво ощупывает морду пса, потом себя она трогает, даже щиплет себя за руку и с удовольствием прислушивается к боли. Вот, кажется, все в порядке, кажется, все это на самом деле. И все же — как странно. И как хорошо…

Когда дед снял с печи кастрюлю и налил Женьке в большую фарфоровую касу наваристого желтого бульона, Женька поглядела на забившегося в угол Бурлака и робко попросила деда:

— Дедушка, дали бы вы ему немного.

Дед задумчиво поглядел на Женьку, потом на Бурлака, Который сразу почувствовал, что о нем идет разговор, и насторожился, хотя сделал вид, что ого это совсем не интересует. Дед озабоченно покачал головой, но, видно, и ему было не по себе. Он почесал свою бороду, сощурился:

— Ладно. Уж так и быть. Иди сюда, Бурлак, — и, выловив из кастрюли несколько потрохов, кинул их собаке.

Поздно вечером, когда Женька уже совсем почти заснула, она услышала сквозь дрёму, что Бурлак беспокойно ходит возле двери, царапается и скулит.

— Что ты, Бурлак? — спросила Женька. — Что с тобой? Иди сюда. — Но собака не отходила от двери. Потом она подбежала к окну, стала на подоконник перед ними лапами и тоскливо гавкнула. Женьке показалось, что кто-то заглядывает в окно.

— Кто там? — тревожно спросила Женька и, укутавшись в одеяло, осторожно, стараясь не наступать на больную ногу, добралась к окну.

— Ты одна? — услышала она приглушенный голос Шуры.

— Одна. Заходи.

Держась за стенку, она добралась до двери, отперла ее. Шура скользнула в комнату как тень и остановилась у двери, прислонившись к стене.

Не зажигай, — остановила она Женьку. — Пусть так.

В окно слабо светила луна. Ее мутноватый косой свет падал длинной полосой в угол комнаты, но если присмотреться, то можно было разобрать очертания предметов и даже лицо можно было разглядеть. Женьке показалось, что у Шуры какое-то неестественно бледное, измученное лицо. Она откинула платок, села на край кровати в йогах у Женьки и вдруг заплакала, горько, безутешно всхлипывая.

— Ты что, Шура? Ты что? — испугалась Женька. — Случилось что-нибудь, да?

— Дрянь я, вот что, — зло и убежденно проговорила Шура, — подлая гнусная дрянь!

— Ну что ты! Что ты! Как можно, — приподнялась Женька, и сердце у нее сжалось, — зачем ты так говоришь? Ты добрая, я знаю.

— Добрая! — с какой-то злобной силой повторила Шура. — Слишком добрая! Отказать, видишь ли, не могу… А он там ранен. Тяжело… Письмо из госпиталя пришло. — Она примолкла, но Женька услышала, как она сдавленно плачет в темноте.

Что ж ты теперь будешь делать? — быстро спросила Женька. Ей было страшно и в то же время радостно, неизвестно от чего.

Что делать? Бросила бы все, ушла бы на фронт, к нему, так у меня ведь..

— Что?

— Ничего…

Она снова замолчала, и Женька услышала в толь с какие-то страшные, лающие звуки. Ей стало совсем жутко. Они долго сидели молча. Женька не знала, что тут можно сказать, а Шура тоже ничего не говорила. Она постепенно затихла, и Женька даже подумала: уж не уснула ли она. Было слышно, как ветер раскачивает за окном голый тополь и ветки ударяют в стекло.

— Ты когда вставать сможешь? — вдруг спросила Шура бесстрастным, деревянным голосом.

— Не знаю. Нога еще болит. Может, дней через пять-шесть. А что?

— Ничего. Когда встанешь, поможешь мне в одном деле.

— Да я… ну, конечно, Шура, я все сделаю. Может, я сейчас смогу?

— Нет. Ты лежи, поправляйся. Я потом сама скажу. — Шура подошла к окну и долго стояла, прислонившись плечом к стене. Женьке было жаль ее. Она сидела на кровати и не знала, что делать, потом тихо поднялась, добралась до окна и обняла Шуру сзади за плечи. Шура наклонила голову, прижалась мокрой щекой к Женькиной руке, и так они стояли обе, глядя в окно, а луна лила свой мутный свет, и ветер стучал ветвями в окно.

2