Чужие ордена

Немцы с атакой не спешили. Они явно плотно завтракали, набирались сил. Видно, готовились основательно и верили в успех. Наконец к развалинам подошли два тяжелых танка и открыли огонь по позициям полка. К ним присоединилось оглушительное тявканье пушек. Засвистели мины, рвущиеся позади траншей. Панарин приказал бойцам укрыться в окопах и переждать вражеский артналет. Вскоре поднялась и пехота фрицев. Ведя огонь из ручных пулеметов, она быстро приближалась, но Иван не давал команды открывать огонь. Он решил подпустить немцев как можно ближе, чтобы ударить по ним сразу и с фронта, и с фланга, почти в тыл.

– Пора, товарищ майор! – взволнованно сказал кто-то из бойцов, лежащих в окопе неподалеку. Нервишки у солдата явно не выдерживали. – Иначе будет поздно!

– Спокойно, дорогой! – отозвался Панарин, сам едва сдерживаясь, чтобы не крикнуть «Огонь!».

Фашисты были уже совсем близко. Можно было уже даже различить выражение их лиц, злобное и напряженное. До них оставалось метров сто пятьдесят, не больше. Это был самый критический момент…

Иван поднял ракетницу и нажал на спуск. Красная кривая прочертила небо. И сразу же с позиций полка и со стороны развалин, где засела рота под командованием капитана Васютина, ударил шквал пулеметного огня. Немцы, видно, не ожидали такого. Они словно споткнулись. Многие падали, сраженные пулям. Остальные еще секунду по инерции бежали вперед, а потом резко попятились. Повернув, бросились назад. К своим позициям добежала лишь половина, если не меньше.

Наступило долгое затишье. Атак больше противником не предпринималось. Полученный урок пошел фашистам впрок. А после обеда по их окопам ударила наша тяжелая артиллерия. И сосед справа – там стоял механизированный полк – перешел в наступление. Немцы были отброшены.

Вечером в районе полка появились два бронетранспортера. Иван сразу понял, что приехало большое начальство. И не ошибся. Из передней машины вышел командующий Юго-Восточным фронтом генерал-полковник Еременко. Панарин поспешил к нему с докладом. Но едва он начал говорить, генерал-полковник остановил его.

– Знаю. Все уже знаю! – перебил его командующий. Полнощекое, лобастое лицо его осветила доброжелательная улыбка. – Молодец, майор! Правильно все рассчитал.

Иван хотел возразить, сказать, что идея принадлежит командиру полка. Он только выполнил его указание. Но генерал-полковник не стал его слушать. Он подозвал адъютанта и приказал тому достать «из загашника» орден Красного Знамени. Адъютант раскрыл небольшой чемоданчик, бережно держа его в руках, и протянул награду командующему.

– Вот тебе, товарищ Панарин, за подвиг твой! – сказал генерал-полковник немного торжественно и привинтил орден к карману его гимнастерки…

Все, что произошло в тот памятный день в Сталинграде, Иван помнил до мельчайших деталей. Такое просто нельзя было забыть. А теперь что же получается после статьи этого проклятого Хунштина? Неужели Еременко вручил ему чужой орден? Да не может того быть! Или все случившееся с ним в тот период на войне было бредом, плодом фантазии, или что-то невероятное произошло в реальной жизни…

Так и промучился Иван всю ночь. Сна не было. Было какое-то мутное забытье. Словно речь шла не про него, а про кого-то другого. И перемежалось все это острой болью в висках. Их будто сдавливало какими-то гигантскими клещами, из которых нельзя было вырваться.

Наступил рассвет. Панарин встал, оделся. Надо было ехать в Москву. Искать правду. Но где и в чем она, – кто бы знал!

Глава 8

В обед позвонила из Парижа Иришка. Она волновалась за батю. Как он и что? Когда Перегудов сказал ей о случившемся с Панариным, она очень расстроилась. Начала расспрашивать, что предпринято для его реабилитации. И узнав, что пока ничего, концов они не могут найти, расстроенно сказала: «Не может быть, чтобы правды нельзя было отыскать! Плохо ищите!» Ну что мог ответить ей Антон? Практически ничего.

Они проболтали по телефону почти полчаса, но так ни до чего и не договорились. Иришка была явно расстроена услышанной новостью о Панарине и никак не могла понять, почему нельзя найти истину. А Перегудов и сам этого не знал. И как он мог объяснить это приемной дочери? Поэтому их длительная беседа оставила у него неприятный осадок. И он, положив телефонную трубку, остался каким-то растерянным. Почему-то отчетливо вспомнилось их последнее прощание с Иришкой…

В то утро Шереметьевский аэропорт, как всегда, был шумным и многолюдным. Толпы пассажиров и провожающих заполняли все залы. Громадное, в несколько сот метров длиной, высоченное помещение для ожидания посадки с многочисленными рядами кресел походило на муравейник. Негде было приткнуться. И только расположенные там же довольно объемные кафешки пустовали. За столиками сидело всего несколько пар. А все потому, что цены тут «кусались»: то, что стоило в обычном ресторане сотню-другую, здесь тянуло на полтысячи рублей.