Чужое небо (СИ)

Последний шаткий барьер рухнул, размытую, подтекающую с каждым днем все сильнее дамбу прорвало — тонны и тонны боли хлынули наружу, как попало перемешанные с вырванной из разных источников, по кусочкам скрупулезно собранной информацией.

— Они сломали меня. Они изменили меня! Дело не в руке. Не только в ней! Это случилось задолго до, еще в Азанно. Зола сделал что-то со мной. А потом я упал, и… и я выжил! А потом… я помню: «Сержант Барнс. Процедура уже началась. Заморозьте его!» И еще что-то про «кулак ГИДРы». Мне промыли мозги — да! Мне промывали не только мозги! Но… мне все еще знаком предел человеческих возможностей. И я… я уже давно этот предел преодолел. Они изменили меня настолько, что я человеком быть перестал! Я чудовище! Монстр нацистского Франкенштейна!

Я Джеймс Бьюкенен Барнс. Я родился 10-го марта 1917 года в Бруклине, США. Сейчас мне 28 лет и я… вопрос… вопрос… вопрос.

Так Баки жирно написал карандашом на большом листе белой бумаги, каллиграфически выделив заглавные буквы имени, подчеркнув и обведя в кружок все цифры.

— Я привезла тебе кое-что.

Простая картонная папка и надпись русскими буквами «Дело №17». Маленькая, прикрепленная на скрепку фотография.

«Я был сержантом и служил в 107-м пехотном…»

Баки сжимал папку с личным делом мертвой хваткой, готовый за нее умереть. Или убить.

«У меня был друг…»

Прежде чем открыть папку и с головой уйти в чтение, Баки дал себе слово сперва записать все-все, что он вспомнил о себе сам, чтобы потом свериться с досье, собранным на него ГИДРой и, быть может, разочароваться количеством ошибок и неверных попаданий.

«Его звали Стив».

«Он был со мной до конца».

========== Часть 7 ==========

Я помню всё, и всё забыл.

Кого искал, кого любил.

Я проходил сквозь эти стены…

11 ноября 1945 год

Баки беспокойно вертелся с бока на бок на измятой постели, каждый раз подтаскивая за головой подушку и раздраженно подбивая ее живой рукой. Сон в принципе не был его любимым занятием, а на голодный, требовательно урчащий желудок и подавно. В конце концов, оставив бесполезные попытки, он сел и потянулся к выключателю. И почти сразу же — к лежащему на тумбочке блокноту с карандашом вместо закладки.

Открыв нужную страницу, Барнс пробежал глазами по уже написанному, перечел вслух, жадно вслушиваясь в каждый произнесенный звук, чтобы задействовать одновременно несколько видов памяти. Неосознанно покручивая в пальцах карандаш, Баки некоторое время задумчиво смотрел на собственную фотографию, с педантичной аккуратностью прикрепленную в правый верхний угол, после чего сделал несколько нарочито медленных, чтобы запомнить выводимые буквы, пометок и, перечитав их несколько раз, закрыл блокнот.

Не прошло минуты, как снова открыл.

Он знал, что фотографию совсем скоро предстоит вернуть назад в папку с досье, а досье отдать, поэтому он записывал и по несколько раз переписывал все ее содержимое, надеясь врезать себе в мозг как можно больше деталей. Он тренировал пальцы запомнить написанное также намертво, как помнили они, даже после обнуления, форму курка у винтовки и как на него нажимать. Он даже пытался нарисовать собственный портрет, срисовать с фотографии, но художественные способности никогда не были его сильной стороной, а ГИДРа в подобных навыках заинтересована явно не была, чтобы нажимать на их тренировку, поэтому Баки быстро оставил тщетные попытки, а на месте, где изначально задумывался рисунок, написал: «Стив бы нарисовал. Он умел вещи посложнее, чем портрет с фотографии».

Но Стива рядом не было. Если верить информации, которую ему предоставили (а он так и не смог найти достойные причины в нее не верить), Стива вообще нигде больше не было. И это лишало любые, даже самые потаенные его надежды всякого смысла, исключало заведомо несбыточные мечты.

Грифель проткнул бумагу и расчертил ее длинной рваной полосой, хрупкое дерево треснуло в судорожно сжатых пальцах, превратив в щепки очередной по счету карандаш. Баки громко выдохнул и прикрыл на мгновение глаза. Затем бережно разгладил помятую страницу, осторожно закрыл блокнот и не менее осторожно отложил его в сторону.