Чужое небо (СИ)

На все его попытки она лишь утвердительно кивала головой.

«Я же не Стив! — хотелось вскричать Баки. — Я не он, и даже ничуть на него не похож!»

Но он и не Шмидт, хотя… кто его теперь знает? Просто нацист прятал под маской изуродованное лицо, а Барнс с тем же успехом скрывал под слоями одежды смертоносную металлическую руку.

— Мне жаль, — заговорив снова, она смотрела прямо Баки в глаза, какой-то своей, особенной и необъяснимой силой мешая ему отвести взгляд. — Прости меня!

— За что? — непонимающе отозвался Барнс. — Это не твоя…

На этот раз движение ее головы было отрывисто-отрицательным, взгляд — обрывающим на полуслове.

— Прости, что не могу сделать больше, — начала она, и Баки посмотрел непонимающе. — Что не могу вернуть тебе то, что у тебя отняли. Дать тебе то, чего ты действительно заслуживаешь. Для планеты война закончилась, Джеймс, для твоей страны и всех, кто тебя знал, она закончилась. Ты заслуживаешь вернуться домой, к родным, к друзьям, которые живы и, наверняка, все еще помнят тебя.

Настала очередь Баки качать головой, запрещая себе слушать и понимать, отрицая заведомо несбыточные грезы.

— Мой единственный друг погиб в этой войне. А мои родные… они уже давно получили похоронку и давно скорбят над могилой того Баки Барнса, которым я быть уже не смогу. И даже если бы был шанс… — Баки поджал обветренные губы. — Я бы никогда не подверг их опасности, как твой отец не хотел подвергать тебя. Как бы все ни сложилось, что бы ни сделала ты или кто-то другой, меня ведь никогда не перестанут искать, вербовкам не будет конца и… и ты уже сделала для меня достаточно, больше, чем кто-либо, больше чем…

Баки не заметил, как исчезло между ними расстояние и как его правая рука оказалась на ее запястье. Притихший было снег снова повалил огромными липучими хлопьями, застелив брусчатку белой пеленой и в одночасье превратив легендарную Красную площадь в несуществующую Белую. Зимнюю. Огромные стрелки курантов на башне, к которой Баки оказался повернут лицом, почему-то показывали странное для двенадцатичасового циферблата и еще только начинающихся сумерек время:

17:09

— Недостаточно, — прошептала она, и уголки алых губ опустились.

Но Баки помнил этот взгляд голубых глаз, теплый, не переполненный ледяным равнодушием. Он помнил руки, касающиеся ран в попытке залечить, унять боль, а не расковырять еще сильнее ржавым скальпелем. Он помнил слова утешения, искренние, в которые хотелось верить. Помнил эти тонкие пальцы, перебирающие его волосы в попытке не дать им, отросшим и спутанным, упасть на мокрое от пота лицо. Баки помнил в деталях каждое мгновение этого полугода. Он впитал в себя всю доброту, какую получил за это время, до последней крупицы, потому что он ее ценил, превознося над всем остальным, как самое ценное и самое дорогое.

В числе прочего Баки очень хорошо запомнил еще кое-что, что уже очень долго не давало ему покоя. В конце концов, в нем сохранилось достаточно того Джеймса Бьюкенена Барнса, которому безо всяких внешних декораций очень хорошо давалась роль джентльмена. И прямо сейчас Баки почувствовал отчаянную необходимость это показать, доказать, что он ничего не забыл, что он благодарен, что он хочет и может отплатить тем же.

— Достаточно, — уверенно прошептал Барнс, медленно подняв правую руку к ее лицу, чтобы аккуратно убрать растрепавшийся на ветру локон, в котором красиво запутались снежные хлопья многогранных снежинок. — Больше, чем я смел надеяться. Больше, чем я помнил о том, что люди вообще способны делать что-то друг для друга.

Баки очень хотелось добавить, что он бы давно сдох, если бы ни она. Причем, сдох не физически, ему бы этого никто не позволил, а психологически, уничтоженный морально, если бы ни она, каждым своим действием, каждым сказанным словом изо дня в день не удерживала его личность, мешая соскользнуть в небытие. Это и разговоры на родном для Барнса английском, и принесенные ему американские газеты, и в самом-самом начале читаемые для него вслух книги, и даже его имя, которое человеку свойственно воспринимать как должное, как нечто неотъемлемое, до тех пор, пока его не теряешь, в одночасье становясь безыменным ничем. Баки хотелось признаться, как неоднократно спасало его простое: «Я рядом, ты не один». Баки хотелось сказать, что он знает цену каждому ее действию, что понимает, как высоки ставки и едва ли оправдан риск.

Он мог бы просто сказать ей «спасибо», но разве было бы оно равноценно? Разве имело простое слово хоть какой-то смысл?

Снег все еще шел, путаясь в кудрявых волосах. Позади них возвышался звездными башнями оплот диаметрально противоположных американской демократии идеалов — краснокаменный Кремль.

Баки все еще не хватало смелости и совсем немного — веры в себя, поэтому, чтобы было легче осуществить задуманное, он закрыл глаза. И медленно приблизил своё лицо к её.