Чужое счастье

Они закончили только после четырех часов. Анна изнемогала от усталости — она целый день провела на ногах, — но глаза Моники блестели, как сапфиры в ее серьгах, и не только оттого, что она была в центре внимания. В этой диетической коле, которую она цедила весь день, было что-то еще кроме содовой. Когда Анна помогала сестре подняться с дивана и пересесть в коляску, беглый взгляд на сумочку, висевшую на ручке коляски, подтвердил ее подозрения, так как оттуда ей подмигнула торчавшая из-под пачки салфеток серебряная фляга.

— Я только надеюсь, что живу не для того, чтобы жалеть себя, — голос Моники звучал пренебрежительно. — Я ведь не очень перебрала? — спросила она, внимательно глядя на Анну.

Другими словами, заметили ли гости, что она была пьяна?

— Все прошло отлично, — Анна была более лаконична, чем обычно.

Моника взглянула на нее с неодобрением.

— Кажется, кто-то сегодня выпил «Озверинчик»?

Это было выражение их матери, и оно очень странно звучало из уст Моники.

— Я просто устала, вот и все.

Анна провела рукой по волосам. Это, наверное, был самый неприятный момент в ее жизни, но она должна сбросить с плеч этот груз. Иначе она может пережить повторение вчерашнего празднества.

Анна прокашлялась.

— Послушай, я хотела с тобой кое о чем поговорить.

Моника прищурилась.

— Я вся внимание.

— Ухаживать и за тобой, и за мамой — это слишком. Мне нужно больше свободного времени.

— Продолжай.

Подавленный тон Моники должен был просигнализировать Анне, что нужно остановиться, но она уже вошла в раж.

— Во-первых, я хочу, чтобы по субботам у меня был выходной. И… полдня — по четвергам.

— Какого черта, почему бы и не попробовать?

— А еще я считаю для себя неподходящим стирать твое белье и стричь тебе ногти на ногах.

Моника молчала так долго, что Анна уже решила, будто у нее все получилось. Но затем разразилась буря.

— Неподходящим? Господи Всемогущий! Кто я, по-твоему? Чертов Стив Форбс? Я торчу в этой штуке двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, — Моника ударила кулаками по ручкам инвалидной коляски. — А ты несешь вздор о том, что тебе не подходит?

Анна выпустила джинна из бутылки, и теперь было уже слишком поздно останавливаться. И она продолжала настаивать на своем.

— Нехорошо давить на жалость, — произнесла Анна на удивление спокойным голосом, — я слышала все это и раньше.

— Да ты что? — Моника впилась в нее взглядом, способным разрезать даже стекло.

— Честно говоря, я считаю, что ты ведешь себя как эгоистка.

— Эгоистка? — зашипела Моника, — ты считаешь меня эгоисткой? Ну, если это и так, то только из-за этого, — она уставилась на свою коляску, словно на железные кандалы, лишившие ее свободы.

Анна закрыла глаза, но не смогла отогнать воспоминание. Она снова слышала громкие возгласы, раздающиеся на берегу. И видела развалившийся на куски катер, качавшийся вдалеке, словно игрушка, раздавленная капризным великаном. Это случилось в одно мгновение: сначала катер несся по волнам, а через миг его подбросило в воздух. Если бы лодка с фотографом и его помощниками не подоспела на помощь в течение нескольких секунд, Моника, несомненно, утонула бы. Анна иногда размышляла о том, на что была бы похожа сейчас ее жизнь, если бы Моника тогда погибла. Если бы вместо последовавших за этим изнурительных дней и ночей, когда Анна курсировала между домом и больницей, а затем между домом и реабилитационным центром, состоялись похороны, позволившие Анне оплакать сестру, а затем продолжать жить. Такие мысли всегда вызывали угрызения совести. Но теперь Анна уже не считала, что должна чувствовать себя виноватой, хоть это и была ее идея, — и Моника впервые послушала ее, — чтобы фотограф запечатлел Монику в ее катере.

Если Монике кого и надо было винить, то только саму себя, за то, что она настояла на том, чтобы плыть на максимальной скорости. Еще будучи ребенком она любила быструю езду: чем быстрее, тем лучше. Моника разгонялась на своем велосипеде с горы, а затем каталась на бешеной скорости на спортивных машинах одноклассников, готовых выделываться перед самой красивой девочкой школы. Анна вспомнила вереницу лейкопластырей, пакетов со льдом, бинтов и гипсов. Инвалидная коляска была лишь завершающим элементом долгой цепи.

— Перестань, Моника, — уговаривала Анна сестру, — я ведь не луну прошу тебя с неба достать.

— А если я не дам тебе того, что ты хочешь?

Кровь прилила к щекам Анны. Она надеялась, что до этого не дойдет.

— Все зависит от тебя.

— Ты хочешь, чтобы я тебя уволила? Ты этого добиваешься, да? Подлая старая Моника снова предстанет злодейкой, тогда как бедняжка Анна вызовет всеобщее сочувствие.

— Это… это не так.

Но Анна уже чувствовала, как пошатнулась ее решимость. В отчаянии она воскликнула:

— Я ведь твоя сестра, Господи! И даже если бы я не была ею, я заслуживаю того, чтобы со мной обращались с уважением. А не так, как с какой-то… какой-то рабыней.

— Понятно. А все то, что я для тебя делаю, не в счет?

— Если ты имеешь в виду Эдну…