Чужое сердце

Проснувшись, я удивляюсь тому, что спокойно проспала ночь, несмотря на все свои открытия, на кровавые картинки, на поразительные воспоминания… Спросонья никак не могу нейтрализовать будильник своего мобильника, который выбивает адскую токкату, звучащую с нарастающей громкостью и готовую разбудить соседей. Звонок вызова у меня мирный, в азиатском духе, зато звонок будильника нарочно резкий, чтобы пробиться сквозь сладкую кому, в которую погружают меня снотворные препараты. Тара вскакивает, потом смеется, видя, как я пытаюсь нащупать источник воплей. Наконец телефон обнаруживается под кроватью, я хватаю его, он вибрирует, как огромная стрекоза, я мигаю, в глазах туман – надо бы завести очки, вблизи я вижу все хуже, – концентрируюсь, «отключить звонок», нажимаю. Вот такое пробуждение, как я люблю, – нежное, ласковое, гармоничное. Я очень внимательно отношусь к тому, как я просыпаюсь каждый день, я верю, что это влияет на успешность всего дня.

Я складываю в сумку Тары вещи на неделю, сегодня ее забирает отец. Поочередное проживание у одного из родителей, предписанное законом отсутствие. Я высаживаю Тару у школы, покрывая ее запасом поцелуев на неделю, что сильно ее смущает. На обратном пути здороваюсь с продавцом газет и спрашиваю у него главные новости дня, потом иду лакомиться горячим шоколадом в ожидании, пока откроется благословенный магазин, который Бог послал именно на первый этаж моего дома, – «Замороженные продукты Пикара».

Признаюсь, я не люблю готовить. И дело тут не в таланте или его отсутствии, просто я всегда думаю, что есть дела и поинтересней, чем кромсать продукты на столешнице формата А4 или помешивать варево на двух моих электрических конфорках. Я готовлю только для Тары из материнского инстинкта и предпочитаю проводить время, сэкономленное на готовке, за болтовней с друзьями или в объятиях возлюбленного.

В бистро я тихонько перемешиваю в чашке остатки порошкового шоколада и потихоньку слежу за довольно молодым человеком и высокой стройной женщиной неподалеку от него. Они стоят за стойкой и с утра пораньше уже попивают белое вино и кир. Мужчина громко и немного натужно отрывисто смеется, его спутница молчаливей, ее голова опущена, под глазами лежат широкие тени, вокруг губ – глубокие складки, ее рука дрожит, удерживая бокал возле рта. Она не выпускает его – как испуганный ребенок руку взрослого.

Наконец Пикар открывается, и я могу наконец закупить все необходимое для сегодняшнего ужина со Стивеном. Я спрашиваю про подборку месяца, позволяющую мне обновлять меню, и тороплюсь, чтобы поскорее удрать из этого ряда морозильников, которые без конца открывают и закрывают.

Звонок извещает меня о том, что внизу под домом уже ждет посыльный из издательства с мешком почты. Сердце сжимается.

Все тот же мускулистый красавец встречает меня перед дверью подъезда широкой белозубой улыбкой. От этого человека исходит простая мужественность и такая доброжелательность, что при других обстоятельствах я точно предложила бы ему зайти на чашечку кофе, колы или на поцелуй, но, когда во мне любовь, я верна, слепа и монополизирована.

Я смотрю на холщовый мешок – на этот раз он тоньше. В нем почта за два месяца. Теперь у нас март, книга вышла в сентябре. Спад почты нормален.

– Вы побили рекорд, вы смогли все прочитать? – спрашивает рассыльный Аполлон, который явно не прочь поболтать.

– Конечно, и даже ответы написала, я почти закончила, ушла уйма времени, пришлось переделать кучу писем, я их бросила в ящик, забыв наклеить марки…

– Вот косяк!

– Да полная фигня, наверное, переволновалась… Ну, счастливо! До встречи через месяц?

Едва за ним закрывается дверь, я не могу сдержаться. Разом выворачиваю на пол содержимое мешка и нервно разравниваю письма – сколько их тут, сотня или две? Теперь техника анализа наработана. Равномерным круговым движением руки разглаживаю слой писем, как разглаживала в детстве складчатый песок на бретонском пляже, раскладываю их вокруг себя.

Проверяю второй раз – стаффордской бумаги нет.

Улыбаюсь собственному разочарованию. Снова беру те два письма и неизвестно в который раз перечитываю их: «У моей жены было золотое сердце… мне так больно в разлуке с тобой… я не решаюсь пойти за тобой следом…» У меня ощущение, что незнакомец больше мне не напишет. Необоримая грусть возникает во мне. Какой абсурд. Это не я плачу по этому незнакомцу, так не может быть. Я ложусь, успокаиваюсь, вытираю глаза рукавом и повторяю как заведенная:

– Абсурд, абсурд…