Чужого поля ягодка

Он дёрнулся к ней… и с удивлением уставился на свои руки — они по-прежнему держали штурвал. Она хотела, чтобы он улетел тотчас, нет, даже сей миг, не тратя на неё времени…

— Кибер… — прохрипел он. Прокашлялся и закончил: — Прими управление. Курс…

Флайер послушно взлетел, развернулся, ложась на курс. Но пальцы всё равно не желали разжиматься. По одному, огромным усилием, покрываясь потом и помогая себе зубами, он заставил их разогнуться. Долго расстёгивал фиксаторы, вообще-то обычно срабатывающие от одного-единственного нажатия — а тут онемевшие пальцы скрючило, они утратили чувствительность…

Добравшись, наконец, до неподвижного тела жены, приник ухом к её груди… но в ушах шумело от пережитого напряжения. Тогда он губами стал ловить дыхание у губ, искать пульс на её шее… Наткнулся на жёсткость Гребня, отчего-то тёплого, с раздражением вытащил его всё ещё непослушными пальцами и отшвырнул куда-то… Убедился-таки: жива. Правда, чуть… И бросился в багажное за аптечкой. Нашёл компактный биосканер, подключил к нему Миль, и на время смог вернуться к управлению. Кибер кибером, но ситуация-то кризисная, мало ли что…

Поначалу в небе было тесно — десятки машин бестолково метались, улепётывая во всех направлениях. «Фишка» то и дело рыскала, избегая столкновений с ошалевшими от страха горе-пилотами. Потом стало посвободней, и скоро Бен обнаружил, что этим курсом летит он один. Прижимая машину к самой земле, он следовал рельефу местности, покуда не пересёк береговую линию. А дальше просто пошёл над водой, почти срывая верхушки волн… Погода стояла ясная, ветер дул ровно, лететь стало проще. Даже если Периметр засёк его в числе других, беспорядочно кувыркавшихся машин, то стараниями Миль немедленно перехватить улизнувший флайер на этом участке оказалось просто некому. И Бен наконец-то смог полностью сосредоточиться на оказании помощи своей жене, так дорого заплатившей за их свободу…

62. В пути

Миль уже который день была не то жива, не то нет, и Бен ничего не мог сделать — только дышать вместе с ней, а порой и вместо неё: не ведая, каким образом, но мучительным усилием собственного сердца он заставлял биться её замирающее сердце, а потом и сам подолгу приходил в себя, потому что, особенно поначалу, это было довольно-таки больно, и лишь много позже, когда её сердце вновь входило в ритм, боль отступала… Никакие знания, даже впитанные вместе с двуединством, никакой прежний опыт не подсказали ему, как действовать… Хотя он, конечно, делал ей поддерживающие инъекции, и эти инъекции явно не были лишними — а только недостаточными… Он пытался если не накормить, то хоть напоить практически оставшееся без хозяйки едва живое тело, а также спустя время заставить это тело помочиться — и ему это вполне удавалось.

А ещё, ни за что не соглашаясь гадать, очнётся она или нет, он постоянно звал её, окликал, просил и требовал вернуться, держал перед мысленным взором её весёлый смеющийся образ, и ждал, ждал, ждал, оставляя открытой дверь в тот освещённый и тёплый уголок своей души, в котором без неё было бы так пусто и одиноко…

Но Миль всё равно будто висела между небом и землёй, и он больше не знал, чем помочь. Пока однажды не заметил — попав под солнечные лучи, кожа у неё оживает, розовея и чуть светясь… И наконец-то сообразил, что надо делать. Опустив флайер днищем на воду, он открыл бортовой люк, раздел Миль донага, умостился так, чтобы она вся оказалась на свету и, машинально баюкая, зашептал ей на ухо:

— Давай, девочка, возвращайся ко мне… — а дальше оставалось ждать. Если это не поможет, то не поможет уже ничто…

В результате от тепла и усталости его самого сморило, что и неудивительно… Даже короткий сон приснился, хотя и странный: голенький, смутно знакомый светловолосый мальчик стоял рядом и гладил Миль по голове маленькими ручками. «Если ты не вернёшься, мама, я снова умру…» — грустно сказал малыш… Бен, вздрогнув всем телом, резко проснулся, стиснул Миль покрепче. И невольно оглянулся. «Приснится же», — подумалось с тоской…

Дело, однако, пусть не сразу, но пошло на лад. В свете солнца Миль постепенно перестала походить на залежавшийся без погребения труп и начала напоминать погружённого в крепкий сон человека… Или не совсем человека, но кого-то определённо живого… хрупкого… и чарующе красивого некой удивительно простой красой, дышащей покоем и обещанием чего-то очень хорошего, подобно виду из окна на летний утренний луг, весь в птичьем щебете, сверкающей росе и нехотя тающем тумане… Ровно и сильно забилось, заторопилось, навёрстывая упущенное, упрямое маленькое сердечко… нагое тело, столько дней пролежавшее безвольным пластом, по-кошачьи привычно свернулось плотным калачиком у мужа под мышкой…

Неожиданно возвратился и нахлынул наполнившийся свежестью рассветного ветра её совсем пропавший было ментозапах…