Чужой

Не прошло и двух часов после проводов, как один из сербазов, отправившихся за двумя пушками, ставшими добычей туркмен, вернулся назад. Это был тот маленький пуздан. За прошедшие два часа нукер изменился до неузнаваемости. Не станем преувеличивать, что у него поседели борода и усы, но он как-то резко состарился, усы обвисли, глаза потухли.

Но он вернулся не один. Вместо двух желтых пушек он привел с собой плененного им смуглого туркмена. Со связанными за спиной руками худощавый туркмен лет двадцати пяти — двадцати шести покорно следовал за гаджаром, поворачивая в ту сторону, куда он приказывал. Неизвестно, каким путем гаджар пленил его, но смуглый туркмен во всем повиновался воле гаджара.

Прослышав, что один из добровольцев вернулся обратно, Гара сертип, оставив все свои дела, занялся этим вопросом. Он даже не стал приказывать привести к нему вернувшегося, он не счел унизительным для себя самому отправиться на это место.

Первым делом сертип спросил:

— Где пушки?

Вместо ответа сербаз вдруг громко разрыдался. И это означало, что ушедшие сербазы уже не вернутся, что сам он еле-еле вырвался из цепких когтей смерти. Он плакал то ли от горя, что товарищи не вернутся, то ли от счастья, что ему так повезло. О желтых пушках он ничего не сказал. Но это было ясно и без слов, судя по тому, что все, кроме одного, сербазы попали в плен.

Гара сертип, видимо, и сам это понял, больше он о пушках не спрашивал. Свое внимание он переключил на плененного туркмена.

— Этого ты вместо пушки привел? — Сербаз кивнул головой. — Сам поймал?

— Как только перешли реку, мы все вместе поймали.

— Я косил траву для скота, тогда они и схватили меня, — рассказал туркмен, хотя его никто и не спрашивал. Похоже, ему хотелось поговорить.

Разглядывая туркмена вблизи, Блоквил думал: “Интересно, что из себя представляет человек, который может корм для скота заготавливать в то время, когда у него под носом вооруженный до зубов враг? Эта сторона перед самым боем отправляется на охоту, а та сторона во время боя косит траву. Ай, наверно, у каждой страны свой особенный мир!”

— Как тебя зовут? — спросил Гара сертип у пленного.

— Если простишь ложку крови, скажу.

Гара сертипу стало смешно. “Я должен прощать тебе кровь за то, что ты назовешь свое имя!”

— Говори!

— Зовут меня Егенгельды. Когда я родился, старший сын живущего в Теджене Атамурата егена Юсупдурды еген вместе с Тачджемал еген приехали к нам поговостить. Оказывается, они приезжали, чтобы угостить нас каком — сушеной дыней. Поэтому меня и назвали Егенгельды (еген — племянник, егенгельды — племянник приехал).

Гара сертип удивился, что пленный говорит скороговоркой, словно кто-то его подгоняет.

— А если бы в тот момент приехал не племянник, а дядя, тебя назвали бы Дайыгельды?

— Если простишь ложку крови, скажу. — Гара сертип кивнул головой, после чего Егенгельды продолжил. — Даже и не знаю, старина. Я за всю свою жизнь не встречал у туркмен имени Дайыгельды. И потом, старина, говорят же “Оседлаешь — будет конь, возьмешь — будет жена”, назовешь, и получится имя. Есть же у туркмен имена Эщек, Курре. Вот и дочь самого Говшут хана зовут Дузув. Когда мать рожала ее, она шла неправильно. Поэтому в насмешку и назвали ее Дузув — Правильно. В ауле нашего Атамурат егена из Теджена есть Туршек один, мой ровесник. Ты знаешь, что такое туршек, старина? Что-то похожее на завязь дыни. Можно еще назвать игрушечной дыней. Ай, в Теджене много дынь сажают, поэтому и туршеки там вырастают. Мне, например, понятно, почему детям дают имена Бяшим, Алты (пятый, шесть), но вот никак не доходит до меня, почему Отуз ага? Понятно ведь, что он не может быть тридцатым ребенком в доме…

“Верно говорят туркмены: дурака не бей и не ругай, дай выговориться! — сделал вывод Гара сертип. — Если слушать его, узнаешь вплоть до того, сколько дерьма у него внутри”. Но то, что пленный упомянул имя Говшут хана, заставило сертипа продолжить допрос.

— Как дела у Говшут хана?

— Простишь ложку крови, скажу.

Беспрестанное повторение одной и той же фрагы разозлило Гара сертипа. Но он счел, что “из тысячи слов дурака одно может сгодиться” и терпеливо кивнул головой:

— Прощаю, говори!

— Ай, старина, честно говоря, я никогда вблизи не видел человека по имени Говшут хан. Говорят, то ли вчера, то ли позавчеа к нему приехали гонцы от наших ахалских соплеменников…

— Что за гонцы? — насторожился сертип.

— Простишь ложку крови, скажу, — как попугай, повторил Егенгельды.

— Да простил же! — Гара сертип с трудом удержался от крика.

— Коли простил, скажу, старина. От наших ахалских соплеменников прибыли гонцы. Нет, я ошибся, это не от ахалских соплеменников прибыли гонцы, а вернулись гонцы, направленные туда Говшут ханом. Гонец он и есть гонец, старина. На коне едет. А дорога, сам знаешь, неблизкая…

Если не мешать Егенгельды, он может увести разговор совсем в другую сторону, и поэтому Гара сертип быстренько врнул его назад.

— И какое известие принес гонец?