Чужой 3

Ответа не было. Рипли подстроила приборы, изменила настройки. Глаз закатился.

– Отстань. Я еще здесь. И ответы тоже. Просто на то, чтобы сложить два и два, уходит все больше и больше времени. Отвечаю на твой вопрос: да.

Рипли глубоко вздохнула. Казалось, мастерская вокруг начала сжиматься, а стены – подбираться все ближе, по сантиметру. Хотя она не чувствовала себя в безопасности и в лазарете – уже давно она не чувствовала себя в безопасности вообще нигде.

– Он все еще на «Сулако», или приземлился вместе с нами на шлюпке?

– Он проделал весь путь с нами.

Голос Рипли потяжелел.

– Компания знает?

– Допуская, что «Сулако» не развалился на части, я могу предположить: Компания знает все, что произошло на корабле, от вылета с Земли к Ахерону до текущего момента. Все данные уходят в центральный компьютер и остаются в Сети.

На Рипли нахлынуло ощущение кошмарного дежавю. Она уже боролась с Компанией на этом поле и видела, как та реагировала. Сколько бы ни было здравого смысла и человечности у отдельных людей, у безликой организации их затмевала всепоглощающая распухшая жадность. На Земле могли стареть и умирать люди, сменяться работники и директора, но Компания была бессмертна. Она продолжала существовать. Почему-то Рипли сомневалась, что прошедшее время принесло какие-то существенные изменения в политику, не говоря даже о корпоративной этике. В любом случае полагаться на такой вариант было нельзя.

– Им все еще нужен чужой?

– Не знаю. Скрытые корпоративные установки не являлись жизненно важной частью моих программ. По крайней мере, я так думаю. Не уверен. Я не очень хорошо себя чувствую.

– Бишоп, окажи мне услугу. Поищи.

Она принялась ждать, и наконец, андроид ответил.

– Прости. Там ничего нет. Это не означает, что никогда и не было. Я уже не могу добраться до секторов, где могла бы храниться подобная информация. Хотел бы помочь тебе больше, но в текущем состоянии я в самом деле не слишком полезен.

– Ерунда. Твоя личность не развалилась, – Рипли наклонилась вперед и нежно коснулась основания оторванной головы. – Здесь все еще много Бишопа. Я сохраню твою программу. У меня тут полно места для хранения данных. Если я смогу отсюда выбраться, то обязательно прихвачу тебя с собой. Они смогут снова тебя собрать.

– Как ты собираешься сохранить мою личность? Скопировать на стандартный чип? Я знаю, что это значит: никакого поступления данных, никакого восприятия окружения. Слепой, глухой, немой, неспособный двинуться. Люди называют такое состояние лимбом. Знаешь, как его называют андроиды? Гумбо. Электронное гумбо. Спасибо – нет. Я предпочту отключение сумасшествию.

– Ты не сойдешь с ума, Бишоп. Ты слишком упрям для этого.

– Так ли? Я упрям в границах моего тела и моей программы. Первое исчезло, второе быстро гаснет. Я бы лучше остался связным воспоминанием, а не выхолощенной реальностью. Я устал. Все ускользает. Окажи мне услугу – отключи! Да, меня можно восстановить, установить в новое тело, но почти невозможно избежать необратимого повреждения личности. Я никогда не стану снова цельным. И предпочел бы обойтись без восстановления. Ты понимаешь, что это означает: ожидать лишь того, что станешь меньшим, чем был? Спасибо, но нет. Я лучше совсем прекращу быть.

Рипли помедлила.

– Ты уверен?

– Сделай это для меня, Рипли. Ты мне задолжала.

– Я ничего тебе не должна, Бишоп. Ты – просто машина.

– Я спас тебя и девочку на Ахероне. Сделай это… как мой друг.

Рипли неохотно кивнула. Глаз в последний раз подмигнул и мирно закрылся. Когда Рипли вытащила провода, не было никакой реакции – ни сокращений мышц, ни подергиваний. И голова снова неподвижно лежала на рабочем столе.

– Прости, Бишоп, но ты – как старый калькулятор, привычный и удобный. Если тебя можно восстановить, я за этим прослежу. Если нет… что ж, спи с миром там, куда уходят андроиды, и постарайся не видеть снов. Если все получится, я к тебе еще вернусь.

Она подняла взгляд и обнаружила, что смотрит на одинокую голограмму, украшавшую дальнюю стену. Маленький домик с соломенной крышей устроился среди зеленых деревьев и живых изгородей. Перед домиком струился зелено-голубой ручей, а в небе скользили облака. Пока она смотрела, небо потемнело, и над домиком разлился яркий закат.

Рипли вслепую шарила по столу, пока не нащупала клещи. Инструмент, запущенный изо всех сил, разогнанный криком, в котором звучали ярость и боль, с приятным уху звуком расколол невозможно пасторальную картинку на сияющие осколки.

Большая часть крови на куртке и лице Голика засохла вязкой клейкой массой, но капли все равно падали на стол в столовой. Он ел тихо, ложка за ложкой подбирая хрустящие хлопья. Только один раз Голик сделал паузу, чтобы добавить сахара. Он смотрел прямо в блюдо, но не видел его. То, что он видел сейчас, было его личным видением, проникшим до мозга костей.

Сегодняшний повар, которого звали Эрик, вошел, неся стопку тарелок. Посмотрев на первый столик, он увидел Голика и остановился. Уставился на него, всплеснув руками… К счастью, тарелки оказались небьющимися – на Фиорине сложно было бы достать новые.