Чужой

Одно ясно уже сейчас: отваги у паренька не меньше, чем у отца, и если потребуется закрыть рот кумушкам или с помощью кулаков постоять за себя перед мужчинами, он не медля это сделает. Надо будет вечером сходить к Луи Кантену и еще кое с кем поговорить. Негоже Тремэну страдать из-за пересудов и досужих вымыслов по поводу сына. А женщин нужно будет поручить старушке Анн-Мари: не родилась еще на свет та, кто при Анн-Мари позволит себе злословить о хозяине Тринадцати Ветров.

Рыбаки гребли так старательно, что меньше чем через полчаса бросили якорь в порту Сен-Васта.

Восьмидесятитрехлетняя мадемуазель Леусуа и в преклонном возрасте оставалась верной себе: ни одной лишней унции жира, прямая спина, хотя один Бог знает, сколько раз склонялась она над роженицами, большой нос с горбинкой, широкий рот с тонкими губами — правда, в нем теперь насчитывалось гораздо меньше зубов — и радушная, привлекательная, как и раньше, улыбка… Если, конечно, Анн-Мари снисходила до улыбки. Она от природы выглядела величаво, порой неожиданно грациозно, а с возрастом это проявилось еще больше. Анн-Мари никогда не была красавицей, но, говорили, походила на королеву Марию-Антуанетту в темнице, изображенную на гравюрах, которые книготорговцы и коробейники распространили по всей Нормандии. Втайне сравнение это ей очень нравилось. Может, поэтому носила она белый батистовый платок, повязанный крест-накрест поверх простого черного платья.

Побывав во время Террора в руках банды Адриана Амеля и едва пережив этот ужас, Анн-Мари около года скрывалась ото всех в Тринадцати Ветрах. Но когда у нее наконец отросли волосы — более красивые и пышные, чем прежде, убеленные сединой, несколько смягчившей черты ее лица, — Анн-Мари захотела вернуться в свой красивый домик в Сен-Васте, скрытый за живой изгородью из тамаринда, расцветающей каждой весной камелиями и примулами. Гийому, конечно, хотелось, чтобы она задержалась подольше. Из чистого эгоизма: он знал, что ей больше нечего бояться, что, наоборот, все добрые люди прониклись к Анн-Мари еще большим уважением и признательностью, чем прежде. Но он добился только разрешения самому сопровождать ее, что и сделал с большой помпой, доставив повитуху домой в лучшей карете, в которую запряг самых ретивых лошадок да еще посадил на место кучера Проспера Дагэ в парадном камзоле. Встретили Анн-Мари цветами и овациями, а соседи по улице Помье устроили в ее честь званый обед.

С тех пор Анн-Мари мало-помалу вернулась к своей привычной работе. Вместе с ней, конечно же, вернулись домой и ее осел Сэнфуэн и небольшая повозка, в которой ей легче было передвигаться. Все же доктор Аннеброн не забывал об Анн-Мари и, проезжая мимо, всегда заглядывал на огонек поболтать и пригубить яблочной водки, предназначенной специально для дорогих друзей.

Возвращаясь с кладбища в этот День поминовения усопших, мадемуазель Леусуа никак не ожидала увидеть возле своего дома столько народу, все говорили и жестикулировали одновременно, столпившись вокруг отца и сына Каласов и их товарищей, держащих на руках, как реликвию, неподвижные, почти бездыханные тела двух мальчуганов. Анн-Мари тут же признала Адама и радостно воскликнула:

— Вы его нашли! Пресвятая Дева Мария! Какое счастье!

— Мы их нашли, — поправил старушку Жан Калас. — Не знаю, каким образом они там очутились, но мы подобрали их обоих на одном из Плоских Камней. И поспели как раз вовремя, вода прибывала… И не говорите, что не знаете этого второго, — добавил он, приоткрывая лицо закутанного в одеяла Артура.

Старая мадемуазель быстро перекрестилась, затем дрожащей рукой убрала с лица мокрые прилипшие волосы мальчика.

— Господи Боже! — прошептала она взволнованно. — Возможно ли, что времена возвращаются назад? Я его еще не видела, но, клянусь, узнала бы и в толпе!

Прикосновение руки Анн-Мари к лицу мальчика чудесным образом подействовало на него. Артур открыл глаза, и она сразу увидела, что мальчик кое в чем все же отличается от отца. Этими глазами она восхищалась много лет назад, и принадлежали они самой красивой женщине, которую она когда-либо видела.

— Кто вы? — спросил Артур.

— Друг, не беспокойся, малыш! Сейчас займусь твоей раной. Несите мальчиков ко мне!

Детей уложили рядом на широкую кровать под ситцевым балдахином, мадемуазель Леусуа осмотрела их и сразу определила, что Адам страдает только от голода, жажды и усталости, а положение его сводного брата гораздо серьезнее. Несмотря на то, что у мальчика наступило прояснение в сознании, у него продолжала подниматься температура. Обеспокоенная Анн-Мари перенесла спящего как сурок Адама — он съел две большие пиалы хлеба, замоченного в молоке с медом, и тут же уснул — на раскладную кровать, на которую она раньше укладывала больных, если лечила их у себя дома. Мальчик даже не проснулся. Затем старушка села у изголовья кровати, взяла пылающую руку Артура в свою, спрашивая себя, сколько еще ждать доктора. За ним давно послали, хорошо бы он был дома.