Чужой для всех. Книга 1

Мать Акулина, видела озабоченность сына. Видела, что ее первенец единственный, горячо любимый сын Миша рад дому, но его глаза почему-то насторожены и полны тревоги. Но спросить сына о причинах такого состояния она боялась, чтобы не накликать беду. Да и чувствовала она себя не очень хорошо. Исколотое штыками в гестапо тело, весной 43 года, когда немцы искали партизан, почти прикованное к постели, давало о себе знать сильными болями.

Несмотря на свою молодость, Миша за годы войны прошел суровую школу испытаний, находясь в партизанском отряде, а затем в регулярных войсках. Ему казалось, что он прошел огонь, воду и медные трубы. Но когда он услышал радостный возглас босоногой младшей сестры Клавы:

-Едет! Едет! Красный танк едет!,— и та заскочила в избу, он вздрогнул.

Неприятный, пронизывающий холодок пробежался по его телу. Мышцы сковала нервная судорога. Бледность кожи выдало волнение, и даже страх. Но это был сиюминутный страх. Страх перед неизвестностью. Страх перед битвой. Каков его нынешний враг, офицер Вермахта Франц Ольбрихт, который, опозорил ее сестру, который принес его семье горе?

-Спасибо Клава, — нервно с надломом в голосе поблагодарил он сестру. Та засияла и хотела выскользнуть обратно на улицу. Но Миша ее остановил.

-Клава, подожди! — Глаза Миши сделались жесткими и пронзительными. Лицо посуровело. — Всем быть дома! Никуда не отлучаться!

Рядом возле больной матери стояли Катя и Шура. Веры с дочкой не было. Они только появились на полчаса, и сразу ушли к бабке Хадоры. Повзрослевшие сестры хотели было ему возразить, но Миша так сверкнул на них огнем, что они сразу притихли.

— Я сказал не отлучаться! — вновь разнесся по хате его бас. — Всем оставаться на месте. — И ничего больше не говоря, он схватил автомат и решительно выскочил во двор огородами к дому Абрамихи...

-Господин гауптманн! Только не долго, — умоляюще попросил Ольбрихта командир взвода по внутренней связи, который сидел на месте заряжающего. — Вы же видели русские сидели у нас на хвосте. Мы еле оторвались.

-Не беспокойся, Карл. Я быстро, — голос Франца дрожал от волнения. — Пусть господь будет с нами и в этот раз. — Он перекрестился, и смело открыл люк командирской башенки. После напряженного длительно боя и утомительного прорыва через русские кордоны физические и моральные силы Франца были на пределе. Но когда он появился в заветном поселке, узнал деревенскую хату Веры, эти роскошные в еще девственной майской зелени липы и мгновенно вспомнил облик любимой Верошки, ее ласковые, нежные руки, светящиеся от любви и счастья глаза, он преобразился.

Деревенская тишина и идиллические крестьянские картины, а также нахлынувшие воспоминания встреч с его первой любовью летом 41 года переполнили чувствами его сердце и душу. Он до боли, до отчаяния, до дикой нетерпимости захотел увидеть ее, девушку, ради которой он жил и воевал эти три бесконечно долгих военных года.

-Дядя! Дядя! Дядя танкист! Дай нам хлеба! — теребили его за рукав гимнастерки два грязных мальчонка, которые сразу выросли у танка как два молоденьких грибочка после дождя. Франц стоял у хаты Дедушкиных и вначале не понимал, что хотят от него эти ободранные дети, настолько сильны были у него душевные переживания. Но затем до него дошло, что дети просят 'шварцброт' — ржаной хлеб. Голодные белорусские дети просят еды. Франц присел, погладил по голове светловолосого мальчика лет четырех, посмотрел в его жалостливые синие глаза и со вздохом сказал:— Да, да дети. Я вам дам хлеба, но позже, когда сделаю свои дела. — Затем он поднялся, поправил на себе гимнастерку, провел рукой по ордену 'Красной звезды' и медали 'За Отвагу' и твердым шагом пошел к дому Дедушкиных.

Появление Франца, тем более в форме капитана Красной армии с наградами, после стремительного ухода сына, было сравни появлению ссыльного революционера в картине И. Репина 'Не ждали', настолько это было неожиданным и неординарным для Акулины. Она просто онемела, и лишилась на мгновение дара речи. Дети тоже испугались и, обступив мать, косо смотрели на не прошеного гостя. Франц сделал шаг вперед, но видя какой ошеломляющий эффект он произвел на родных Веры своим появлением в нерешительности остановился.

-Мама! — первым разорвала тишину удивленная восьмилетняя Клава. — Я знаю этого дядю. Он нам шоколадку давал! Он жених Веры! Клава улыбнулась и ущипнула Катю.

-Замолчи, — зашипела та на сестру. Мать вздрогнула от восклицаний младшей дочери и, придя в себя, тихо, но с вызовом, глядя в глаза Франца, проронила:

-Зачем вы пришли в мой дом? Я вас не звала. Уходите. Ольбрихт явно не ожидал, что его так примут. Он строил радужные планы на встречу, и ему казалось, что после стольких лет разлуки родные Веры будут к нему мягче. Тем более, что они с осени 43 года были освобождены от оккупации немецких войск.

-Мама! Это же я Франц!— воскликнул он. — Вы меня не узнали? Где Вера, мама? Я приехал к ней и хочу ее видеть.