Чужой Дозор

Эрнесто и правда не знал, что с ним случилось, но какая-то частичка внутри него, странная, загадочная, для которой не было названия и которую он не успел толком разбудить, точно знала, что случилось что-то страшное и непоправимое. И от этого осознания хотелось совсем по-детски заплакать.

– Я не знаю, что произошло, абуэла, – всхлипнул Эрнесто и уткнулся лицом в сухое плечо бабушки. – Я чем-то заболел. Но не пойму чем. И не знаю, как вылечиться.

Бабушка Паола продолжала гладить Эрнесто по волосам, а сама, чуть покачиваясь вперед-назад, задумчивым, остановившимся взглядом смотрела в пустоту прямо перед собой, словно пыталась решить непростую задачу.

– Абуэла? – робко позвал ее Эрнесто. – Абуэла, ты сможешь мне помочь?

– Я постараюсь, Тэтэ, – тяжело вздохнула бабушка Паола и поцеловала его в лоб. – Я очень, очень постараюсь…

* * *

Бабушки Паолы не было несколько дней; она ушла быстро, ни с кем не попрощавшись. Вернулась через несколько дней, принеся с собой большую, набитую чем-то дурно пахнущим холщовую сумку. Войдя в спальню к Эрнесто, которому, несмотря на все старания матери, становилось все хуже, она строго-настрого запретила домочадцам заходить в комнату до тех пор, пока они не получат ее разрешения.

– Что бы вы ни увидели, что бы ни услышали, не смейте открывать эту дверь, – наставляла она. – Даже если в доме случится пожар или сам президент приедет поздравить меня с днем рождения. Если меня прервут, случится непоправимое.

Сидевший в кресле со свежей газетой Эрнесто-старший скептически приподнял бровь, но промолчал. Заметно постаревший неудачливый бизнесмен и средней руки архитектор, он уже давно привык жить за счет доходов с унаследованной женой плантации чая-матэ и в последние годы не особо вмешивался в семейные дела, частенько проводя время вдали от дома, в компании молоденьких девушек из окрестных деревень.

Донна Селия тоже молчала, оставив свои сомнения при себе. Если ее малыш Эрнестино хочет, чтобы позвали бабушку Паолу, если он верит, что она ему поможет, то так оно и будет. Для старшего сына донна Селия была готова пойти на что угодно, ведь он был ее любимцем. К тому же она по-прежнему крепко верила, что судьбой ему предначертано стать великим человеком.

Войдя в комнату, бабушка Паола не только заперла за собой дверь на ключ, но и вбила в порог принесенные с собой три больших железных гвоздя, крепко заклинив дверь в спальню внука, затем завесила окна плотными занавесками и долго чертила вокруг кровати Эрнесто переплетающиеся друг с другом линии, составляющие завораживающий взгляд узор. Закончив с ними, она расставила по всей комнате множество свечей и медленно, словно соблюдая особый ритуал, зажгла их от длинной белой лучины – одну за другой, что-то неслышно нашептывая над каждым новым огоньком.

Комната наполнилась теплым, неровным светом; белые толстые церковные свечи горели ровно и пахли ладаном; неровные же самодельные из красного воска немилосердно чадили и наполняли комнату удушливым запахом гнилого дерева и болота. Их тающий воск смешивался на полу в горячие двухцветные лужицы.

В центр комнаты бабушка Паола выволокла тумбочку, накинула на нее белую скатерть и выложила горку самого разнообразного хлама – птичьи кости и связки сушеных трав, какие-то веточки и длинные щепки, спутанные мотки металлической проволоки и осколки зеленого стекла, речную гальку разной формы и размеров, старую фарфоровую сахарницу, тонкую золотую цепочку и початую бутылку крепкого красного вина.

Затем она подожгла пучки трав, от чего комнату быстро наполнил смешавшийся с чадом свечей густой пахучий дым, уселась прямо на начерченные на полу узоры, взяла поудобнее похожий на слабо натянутый лук однострунный беримбау и начала наигрывать монотонный, заунывный мотив. В такт ему бабушка что-то напевала на непонятном, почти вымершем языке пуэльче, том самом, о котором рассказывала своему внуку еще в детстве. Этот мелодичный, похожий на птичье щебетание напев обволакивал и окутывал Эрнесто словно кокон.

От заполнившего комнату тусклого неровного света свечей и густого дыма, незнакомых тягучих слов и завораживающей мелодии у Эрнесто кружилась голова. Словно в тумане он видел смутный силуэт своей абуэлы с беримбау в руках, и ему казалось, что мир потускнел и потерял цвета. Стены растаяли в зыбком мареве, прятавшиеся ранее по углам комнаты обычно безобидные тени внезапно обрели плотность и объем и хищно поползли к его кровати. «Почти так же, как в Мачу-Пикчу», – безразлично подумал Эрнесто.

Как и на старинных развалинах в Перу, эти тени тоже жадно тянули к нему свои прозрачные руки, и Эрнесто казалось, что он физически ощущает их влажные холодные прикосновения. Откуда-то издалека до него доносился хор возмущенных голосов, временами сменявшийся пронзительными криками.

Тем временем мягкий и тихий голос абуэлы изменился, произносимые ею непонятные слова стали звучать громче и требовательнее. Бабушка больше не убеждала и не просила – она приказывала, и хищно тянувшиеся к Эрнесто тени замерли, покачиваясь, словно змеи перед броском.