Чужой клад

— А не боишься, что злодей может найти тебя и потребовать карту? Такой ведь ни перед чем не остановится, с ножом к горлу приступит.

— Я и сам того боюсь. — Чашкин невольно вздрогнул. — С тех пор как вернулся сюда из гридинского имения, живу с оглядкой.

— А может, пожертвовал бы ты этот клад куда-нибудь… хотя бы в церковь, — нерешительно сказала Василиса. — Не наше ведь это золото, чужое, добра оно нам не принесет.

— Думал я и об этом, сестра. Пожертвовал бы, если б точно знал, что золото пойдет на добрые дела, а не попадет в руки крючкотворов-казнокрадов. Да и в церкви тоже ведь попы разные бывают, не все праведники. Не знаю, как и поступить… Мы-то с тобой уже стары, нам немного нужно, обошлись бы без этого клада. Но мой Николушка — человек молодой, у него вся жизнь впереди, и в бедности жить ему, уж конечно, не хочется. Вот я и подумал: расскажу сыну всю правду, пусть он и решает, как быть. У Гридина наследников не осталось, так что мое это золото по праву, хозяин мне его завещал, а я сыну своему передам.

— И то правда. Николенька наш — человек достойный, он свое состояние не промотает и на худое дело не обратит. А что же ты до сих пор ему не рассказал?

— В письме об этом рассказывать опасно, а в отпуск Николай пока не собирается. Вот я и подумал: не буду ждать отпуска, а поеду к нему в полк, пока жив, да все и объясню с глазу на глаз. А то ведь здоровье у меня быстро убывает, этак могу не успеть с сыном попрощаться.

— Типун тебе на язык, не говори такого. — Василиса перекрестилась. — Как мы с Николашей будем без тебя?

— Да уж как-нибудь будете, не пропадете. — Егор ободряюще улыбнулся. — Николай — парень грамотный, он знает, где и как это золото можно обратить в деньги и сохранить. Уйдет в отставку, купит дом в местности, где его не знают, да и будет жить барином. И ты при нем. А женщина ты еще видная, здоровая, глядишь — и замуж тебя возьмут.

— Да какое там замуж. — Василиса махнула рукой. — Будем с тобой, братец, жить возле Николушки, внуков воспитывать. Только бы все получилось так, как мечтаем, чтобы никакой черт нас не попутал. И хочется пожить в богатстве — и страшно пользоваться чужим золотом. Все будет казаться, что кто-то за ним придет…

— Да, пока мы не уехали отсюда, есть опасность, что Лаврушкин злодей прознает, где меня искать, и явится за картой. И я вот что надумал: пока мы с Николаем не забрали сундук из тайника, нарисую-ка я другую карту, обманную. Настоящую мы с тобой спрячем в укромное место, а обманная будет лежать на полке, чтобы при первом же обыске вор мог ее найти. И обозначу я на этой карте, будто клад хранится возле Худояровки. Поедет «Мессир» к проклятому поместью — и столкнется с Куприяном. Пусть два лиходея между собой разбираются.

— Так-то оно так, а все равно страшно… Но ради Николенькиного счастья я готова эти страхи терпеть. Даст Бог, тот изверг не прознает, где ты живешь. А лучше всего было бы, если б он вовсе сгинул в какой-нибудь драке или на каторге и не терзал честных людей. Хорошо бы также, чтоб и Куприяна черти унесли подальше от наших мест.

— Ну, Куприян-то нам не страшен.

— Нам — нет, а барышню Полину мне жалко. И помочь я ей ничем не смогла. Да разве она бы меня послушала? Небось, Куприян ей совсем разум затмил. Сила-то порока велика…

— Полно об этом думать, нам с тобой своих забот хватает. — Егор выглянул в окно. — Вот и Федосья вернулась. Она баба глупая и болтливая, так что при ней о наших делах — ни слова.

Глава пятая Беседка искушений

Возвращение из Криничек в Лучистое было окрашено для Полины в самые радужные и волнующие тона, а все ее мысли занимала предстоящая встреча с Киприаном. Но девушка старалась не показывать своего приподнятого настроения, потому что Анастасии Михайловне, напротив, было грустно покидать родные места, где когда-то прошли ее детство и юность. Вообще же за время поездки имя Киприана ни разу не всплыло в разговорах бабушки с внучкой. Анастасия Михайловна вела себя так, будто соседа Худоярского не существовало в их жизни: сама не вспоминала о нем и даже, не проявляя естественного женского любопытства, не задавала Полине вопросов, которые могли бы навести на разговор о Киприане. Девушка предположила, что Анастасия Михайловна, обходя молчанием щекотливую тему, надеется, что внучка за время разлуки призабудет свое увлечение как нечто краткое и несерьезное. Сама же Полина не решалась первой заговорить о Киприане. Так и получилось, что ни в Криничках, ни по дороге домой не было упомянуто вслух то, что более всего волновало Полину.